[PMR]

Постельник натянул поводья своего присадистого лохмачтого конька, такого же, верно, двужильного, как и сам хозяин, и обратился к хорунжему, ехавшему впереди отряда; боярское знамя изображало «черного дракона с серебряными крыльями на красном поле», откуда, надо полагать, и пристало к боярину прозвание «Шарпе» — «Змей».

— Что, Лука, — сказал постельник приосанившись и с важностью указывая на пирамиды костей, — это здесь мы с ляхами сошлись?

— Здесь, — подтвердил знаменосец, худощавый светлолицый юноша, пощипывая пшеничный ус.

— Славный денек был! Я не меньше десяти недоверков уложил.

— Если не больше.,

— Да и ты, сынок, лихо рубился, ничего не скажешь.

— Да ведь...

В это мгновение несколько стрел, пущенных с ближней горы, рассекли воздух; одни просвистели над головами всадников, другие воткнулись в землю у лошадиных копыт; последняя, самая меткая, пронзила ногу медлительного Луки, как раз когда он собрался с ответом.

— Воры! — вскричал хорунжий, не обнаруживая, впрочем, других признаков волнения или боли от нежданной раны; он лишь передал стяг ближайшему всаднику со словами: «Подержи-ка теперь ты, Иоргу».

Затем долговязый Лука вытянул раненую ногу из дубового стремени — только знати позволялось пользоваться в те времена металлическими стременами —и отломил половину стрелы, оставив зазубренное острие в ране.

— Воры! — в один голос повторили воины.

И верно, догадаться о том, кто напал на небольшой отряд, было тем легче, что конец княжения Штефана Великого вообще ознаменовался чрезвычайным ростом числа гайдуков, особенно в северных областях Молдовы, где неприступные-горы были покрыты девственными лесами.^ Довольно сказать, что один из предводителей этой вол'ьн'ицУ, славный Мйху-детина, о коем повествует наша народная баллада, а равно и польские хроники Мартына Вельского, мог в любой час собрать под свое начало не менее десяти тысяч сабель!