Просмотр полной версии : Стихи Б.П. Хашдеу
Этих стихов молдавского поэта я не нашел в интернете. ПО этому публикую.
Истинный поэт
В душе поэта два врага кровавых Воюют беспрестанно меж собой:
Небес далеких голос величавый И зов земли коварной и слепой.
Призыв земли толкает в бездну властно, Призыв небес влечет его в полет.
И сердце кровоточит ежечасно —
В его пределах смертный бой идет.
Ужасный бой! И нет у славы силы Ни описать, ни предсказать конец:
Словам доступны зримые могилы,
Но не могилы тайные сердец.
Есть дни, когда сверкающее пламя Взлетает ввысь, раскалывая тьму,
Готовое испепелить лучами Все, что мешает шириться ему.
Но вот страстей презренных чад полчузий Из глубины сознания встает
И закрывает стелющейся тучей Божественных раздумий небосвод.
Низверженный в болото низкой страсти Из сферы негасимого луча,
Поэт, рыдая, сердце рвет на части И проклинает, дико хохоча.
В его душе столкнулись ад и небо, Безумие и мудрость всех времен,
И чернь, поэт выслушав без гнева, Выносит свой вердикт: «Безумец он!»
Моему другу Н. И.
Человек, покуда молод,
То хохочет, то рыдает.
Плача и смеясь, Утоляет жизни голод Тем, что песни распевает
Каждый день и час.
Смех — надежда в день грядущий, Плач надежду провожает,
Смейся иль томись! А надежда — сад цветущий,
Из которого взлетает
Наша песня ввысь!
Но когда угаснет пламя И що ветру разлетится
Серая зола,
То с надеждой и слезами Смех веселый прекратится
И настанет мгла!
Стал развалиной теперь я. Равнодушно озираясь,
Холодно молчу.
Вял мой дух и хладен разум,
Все на свете измеряю
Взором мудреца. Под фасадом вижу язвы,
Маску пышную срываю
С каждого лица!
Все, о чем нам в песнях пели, Что мы приняли на веру,
Оценив сполна,
Все не так на самом деле,
И' всему своя есть мера,
И своя цена.
К брегу зрелости пристанешь И, простясь с былой мечтою,
Посмотрев назад, Ты упорствовать не станешь И промолвишь вслед за мною:
Скучный маскарад!
А пока одолевает Юный смех и горе ранит,
Песня — твой удел. Песня путь нам открывает,
Тот мыслителем не станет,
Кто не пел!
В участь светлую не веря, Страшных мук не опасаясь,
Мыслить я хочу.
Стих
Гомер пел гнев Ахилла стихами Илиады,
И Данте Тартар воспевал. Рожденный в годы скорби, не ведая отрады, Поэт не воспевает любовные услады,
Его не опьяняет вакхический бокал!
И я берусь за арфу, когда без сожаленья Пронзает Муза грудь мою,
И сердце вырывает, и в трепетном паденье Оно исходит кровью и корчится в мученье,
И звук подобный стону я скорбно издаю;
Поэзия страданий угрюма и сурова,
Закалена в огне, как сталь,
Трепещущая гневом, она — как вопль больного,
Как крик на ложе пыток, когда одно лишь слово Вскрывает муки ада, безмерную печаль.
Цветы и звезды славить смешно и недостойно В столетье гроз и непогод,
Они лишь грустный призрак под маскою пристойной, На деле ж гром бушует и яростные войны,
Повсюду смрад и тленье, проклятия и гнет!
Оставьте ж пешей прозе учтивые обманы!
Исполненный восторга стих Не уживется с ложью картавой и жеманной,
Когда миазмы смерти из зараженной раны Гангрена источает на гибель всех живых.
Гомер пел гнев Ахилла стихами Илиады,
И Данте Тартар воспевал.
Рожденный в годы скорби, не ведая отрады,
Поэт не воспевает любовные услады,
Его не опьяняет вакхический бокал.
Лодка
Смеясь и рыдая в борьбе с непогодой суровой,
Как лодка на волнах,
Кипения полных.
Волнуется сердце мое.
Качается лодка, вздымаясь и падая снова,
Но бури проходят,
И лодки находят Желанное счастье свое.
Есть цель у меня. Но удастся ль над бездной морскою Страдальцу-поэту Той цели заветной Достигнуть ударом весла?
И ежели ветер, бушуя над утлой ладьею,
На дно ее бросит,
То разве кто спросит.
Куда и зачем она шла?
В душе своей клад я запрятал от глаза чужого, Но если случится Мне с жизнью проститься,
То вспомнит ли кто про нее?
Смеясь и рыдая в борьбе с непогодой суровой, Как лодка на волнах,
Кипения полных,
Волнуется сердце мое.
Бедность
Как стрелок в своей засаде,
Бедность, пропитанья ради,
Держит палец на курке.
На него нажмет легонько,
И пичуга, пискнув тонко,
Упадет невдалеке.
Только труд, большой, усердный,
От судьбы жестокосердной
Бережет еще меня.
Так века назад кольчуга Грудь охватывала туго,
Тело рыцаря храня.
Но сменяет мрак осенний
Пору юного цветенья.
Злая старость тут как тут.
Дни зловещие, пустые,
Словно вороны седые,
Тело времени клюют.
Труд мой стонет и вздыхает,
О покое умоляет —
Безнадежный инвалид;
После длительных кампаний,
При последнем издыханьи
Он судьбы не победит.
Тщетно я свой разум вялый Подымаю, как бывало,
К сферам вечной красоты.
На мгновенье он взлетает И обратно упадает,
Словно камень, с высоты.
Но, оглохшие к страданью,
Все спешат за новой данью,
Просят, требуют, клянут.
За мечты сулят подачку,
За идею, как собачке,
Кость негодную швырнут.
А погаснет в сердце пламя,
Вмиг растопчут сапогами,
Омерзенья не тая.
Им, скажи, какое дело,
Что для них одних горела До конца душа моя?
Как стрелок в своей засаде,
Бедность, пропитанья ради, Держит палец на курке.
На него нажмет легонько,
И пичуга, пискнув тонко, Упадет невдалеке.
Высота и долина
Поверьте мне, безумец тот,
Кто ищет жизненных щедрот
На кручах царственных высот.
Великолепен их гранит,
В них мощь и слава исполина,
Но их могучая вершина
Лишь ядовитый мох родит.
Ты у подножья их, внизу,
Взгляни на нежную лозу,
На рек прохладных бирюзу,
На нив тяжелое зерно,
На плодородные долины,
Где зреет хлеб, где мед пчелиный, Где богом все полно!
Нет, не в общественных верхах, Сокрытых в гордых облаках, Истоки всех духовных благ.
Лишь обездоленный народ Есть та отрадная долина,
Где зреет хлеб, где мед пчелиный, Где луг цветет!
Жаворонок
Оставив злую зиму с метелями и стужей,
Пичужка улетает в счастливые края.
Мелодия умолкла и с ней, певец досужий,
Надежда угасает последняя твоя.
Глядит зима седая уныло и сердито —
Она б хотела пташку и песнь ее сберечь.
Но тёл, поэт, напрасно в душе твоей разбитой Огонь любви минувшей пытаешься разжечь.
Надолго улетает тот жаворонок звонкий Туда, где будет солнце еще сиять и греть...
Поэт, чего ж ты медлишь? Лети ему вдогонку Туда, где петь ты сможешь... А здесь тебе не петь!
Заговор прокаженных
I
То было в чащобе дремучей,
Где сосен и елей могучих
Еще не коснулся топор —
В расщелинах, громом разбитых,
В пристанищах змей ядовитых,
Над кручами вздыбленных гор.
К вершине, оскаленной гневно (Так сказано в хронике древней,
Пришедшей из глуби веков),
По тысячам троп отдаленных Отряды сошлись прокаженных
Из дальних и ближних лесов.
Увечья, нарывы, изъяны,
Смердящие, гнойные раны
На бедрах, ногах, головах. Повисло тряпье, как на трупах,
И гной зеленеет на струпьях,
Внушающих ужас и страх.
Их лица — зловещие маски Немыслимой, жуткой окраски,
В них —сажа с огнем и золой. Цвет черный в них слился с багровым Коричневый — с грязно-лиловым,
На лбах — синева с желтизной.
И вот уж проказа с проказой Сидят на поляне — и сразу
Друг с другом они говорят:
Как сделать, чтоб власть захватила Не светлая, мудрая сила,
А язва, гниенье и смрад?
И встал прокаженный из ряда —
Отребье, исчадие ада,
И страшен он был до того,
Что бешенство пасти звериной Сочлось бы улыбкой невинной
В сравненьи с гримасой его.
И вот он гремит и хохочет,
И гулом могильным грохочет
Его омерзительный рот.
И голос из пасти беззубой Сквозь рваные ноздри и губы
Уносится под небосвод.
«Я хочу, чтоб понял каждый Смысл моих речей (Так рычал злодей).
Без колодцев терпят жажду Тысячи людей!
Как один пойдем к колодцам.—
Гноем роковым Воду напоим.
С наших тел пускай он льется —
Все отравим им!
Сверху донизу все страны —
Всех живых подряд Наш отравит яд.
Чтоб единой гнойной раной Был весь мир объят!
Ха-хаха! Недуг до гроба В тот же самый час Всех сравняет враз.
Не отыщется святого —
Камень бросить в нас!..»
II
Промчались дни на склонах —
И толпы прокаженных,
Истерзанных, зловонных
В чащобе вновь сошлись.
Но где печаль на ликах?
От радости великой,
От хохота и крика
Гудит лесная высь!
В тех криках —^ жажда мщенья,
И все без исключенья Приносят угощенье
На каннибалов пир:
Один — собачью ногу,
Другой — костей немного •
Иль найденный в дороге
Кобылы павшей жир.
И падаль доедая,
Уже толпа лихая,
Рыча и приседая,
Заводит дикий пляс,
И дьявол в круг вступает,
Их буйство поощряет И хохотом венчает
Распутство без прикрас.
Беснуйтесь и пляшите,
От радости кричите,
Без устали смотрите,
Как в город и село По вашему наказу Смертельную заразу,
Зловещую проказу
Водою занесло! ,
Преград она не знает,
В чертоги проникает,
Где в страхе ожидает
Трепещущий сеньор. Войдет неслышным шагом К банкирам и беднягам.
К вельможам и бродягам,
И в каждый дом и двор.
И по такой причине Любой из вас отныне Поднимется к вершине.
Недуг на трон взойдет И всех вас, прокаженных,
Отверженных, зловонных,
От века угнетенных,
В князья произведет.
И никому не снится,
Что ввысь уже стремится В сословной колеснице
Дворянский новый род — Единственно законных,
Веками освященных,
Знатнейших прокаженных —
Отборнейших пород!
Потом в определенных Запишите, законах,
Что только прокаженных
В парламент шлет народ. И большинством покорным,
Идя по тропкам торным,
Всем нашим планам черным
Дадите сразу ход!
А тех, кто, бровь насупив Или глаза потупив,
Захочет жить без струпьев,—
Тотчас из поля вон!
Им непонятно разве,
Что весь наш край обязан
Стать язвой, если язва \
Взошла уже на трон?
Дурные ж мысли сразу Меняйте по приказу.
Велите всем проказу
Считать венцом всего.
Поэтам и ученым Прикажете законом Представить прокаженным
Иисуса самого!
III
Но лес тот был оцеплен толпою разъяренной И подожжен.
Отряд, грозивший миру,— мужчины, дети, жены — Был истреблен.
Лищь надпись на могилах еще воспоминанье О нем хранит:
«Бегите от проказы, честные христиане,
В ней ад сокрыт!»
С каких-то пор, однако, стремится ветер вражий Стереть с могил Слова предупрежденья, что разум предков наших Здесь начертил.
Увы, еще нередко нар.оды забывают Урок времен.
И толпы прокаженных опять уже мечтают Взойти на трон!..
Посмертная дойна
Не владел при жизни никакой землею,
А теперь владею собственной могилой,
Этого надела не отнять чокою*
Ни добром, ни силой!
Под кнутом трудился до седьмого поту,
А теперь по-барски предаюсь покою.
Уж меня не выгнать снова на работу Вражьему чокою.
Бил меня хозяин. А теперь не смеет До меня коснуться даже ветер вольный.
Еще след побоев на спине алеет,
Но уже не больно.
В стужу, в дождь рубахи не было на теле, А чокой в хоромах грелся у камина. Прочную одежду на меня надели —
Из камней и глины.
Так пускай же люди, что в неволе бьются, На земле услышав мой напев унылый,
От зверей-чокоев хоть того добьются,
Что дает могила!
Белое и черное
Осень щедрого Дуная уплыла по руслам рек.
Все бело и все студено — белый иней, белый снег.
Мир безжизненный и белый распростерся бездыханно,
А над ним ни туч, ни солнца—г белый занавес тумана.
Подымается над крышей струйка белого дымка,
Хаты в ряд — как гроб у гроба — снег по самые бока. Тщетно ищет темных пятен взор на мраморе безбрежном. Даже тени на сугробах не черны, а белоснежны.
Но внезапно, как монахи, окружившие амвон, Опускается на деилю стая черная ворон.
Над пейзажем монотонным точки черные нависли. Чернота их мне дороже белизны, лишенной жизни.
Мультипликамини (Буржуазная баллада)
Был ловче всех других менял
Прожженный плут Хаджи-Тудосе
И, зная толк в любом вопросе,
За графа дочь свою отдал.
Ну что ж, продолжить знатный род,
Конечно, неплохая штука.
И вот уже качает внука Хаджи-Тудосе через год.
Отцу малютка по душе,
Мать на руках малютку носит,
Но больше всех Хаджи-Тудосе Души не чает в малыше.
Любимцем деда внучек стал,
В нем все мечты, о нем все споры,
А о делах своей конторы Старик и думать перестал.
Он любит дочь. Но внук... но внук —
Совсем другое. И графиня
Не знает, по какой причине
К ней, вроде, охладел он вдруг.
Она спросила старика,
А он: «Коль с выгодой считаться,
Мне надо б лучше обращаться
С тобой. Он мал, ты велика!
Цена ничтожная ему На вес. Ты тяжелее все же.
Ты, значит, ценишься дороже.
Так в- чем же дело? Не пойму.
В торговом смысле...» И на миг Запнулся дедушка Тудосе:
В психологическом вопросе Не разобрался ростовщик.
Смутился, пот его прошиб,
Глядит на дочь. Потом на внука. Так в чем же дело? Вот так штука! Обманут я! Ошибся! Влип!
И вдруг он снова просиял,
И сам себе сказал меняла: «Процент, растущий с капитала, Милей, чем самый капитал.
Сперва он, правда, невелик,
Но постепенно нарастает...»
И вот уж правнука желает Себе расчетливый старик.
Поэзия
В глубокой грусти, в тоске-кручине Я вышел к тихой морской равнине И сел на камень, едва заметный Над гладью моря в час предрассветный.
Сидел и плакал, слова печали,
Досады, гнева во мне звучали:
Зачем на свете так много горя?
Текли горючие слезы в море.
Их жар в холодные волны канет,
Слеза кристаллом волшебным станет.
В апреле
Среди размытых красок и трелей птиц гортанных Брожу в лесу хмельном.
Всем существом впиваю тепло лучей дурманных И растворяюсь в нем.
Блаженно, тихо тает душа, и расцветает Раздумий череда.
Они легко струятся и радостно играют,
Как талая вода.
Я вижу,- как несмело своих сестер целует Травинки стебелек.
Любуюсь, как под ветром трепещет и ликует Молоденький листок.
Пичужка распевает, я молча ей внимаю,
Внимаю без конца.
Как все мало! Но всюду я мыслью прозреваю Великого Творца!
Дикарь зовет святыней лишь небосвод безбрежный, Он в мире новичок,
Совсем не занимают его рассудок грешный Букашка и жучок.
Меня влечет, напротив, мир тварей неприметных, Загадочный дворец.
Здесь чудо жизни малой тебя манит приветно.
Во всем велик Творец.
Я вижу, как несмело своих сестер целует Травинки стебелек.
Любуюсь, как под ветром трепещет и ликует Молоденький листок.
Пичужка распевает, я молча ей внимаю,
Внимаю без конца.
Как все мало! Но всюду я мыслью прозреваю Великого Творца!
Среди размытых красок и трелей птиц гортанных Брожу в лесу хмельном.
Всем существом впиваю тепло лучей дурманных И растворяюсь в нем.
Блаженно, тихо тает душа, и расцветает Раздумий череда.
Они легко струятся и радостно играют,
Как талая вода.
Портрет
Улыбка юной девы была цветку подобна,
Который ловит солнца скупой последний свет.
То счастье в ней смеялось, не веря мысли скорбной, Что солнце на закате, что солнца больше нет.
Художник ловкой кистью схватил ее улыбку,
Когда она смотрела в любимые глаза.
Как будто кровь из раны — расплата за ошибку — Свидетельство осталось, стереть его нельзя.
Обманута, забыта, горюя безутешно,
Она навек уснула, убийцу не винит.
Но вдруг его потянет взглянуть на лик
безгрешный — Улыбка кроткой жертвы палача казнит!
К Юлии
Солнце сияет,
Цветок расцветает,
Как радуги блик у реки.
Я в луч обращаюсь,
Легко прикасаюсь К цветку твоей нежной щеки.
Влюбленная птица,
Лесная цевница,
В сумраке вешнем поет.
И с песней сливаясь,
Ко мне приближаясь,
Твой благостный голос зовет.
Свет лунный мерцает,
Волны пронзает Тысячью дивных лучей.
Но несравнима Эта картина
С пламенем милых очей.
Войду ли в храм божий — Опять все то же:
Молюсь у престола Его,
И вдруг с иконы Святой мадонны —
Сиянье лица твоего.
Все мне, постыло,
Душа истомилась,
А сердце твердит вновь и вновь Она — совершенство И смертных блаженств,
И Юлия — значит Любовь.
Ровное пламя Струится меж нами —
Взоров твоих колдовство.
Не ты ли над миром,
Над звездным эфиром Царишь, как само божество?..
Душу и младость,
Жгучую радость В гимнах спешу излить.
Стихов упоенье,
Восторг и томленье
Лишь ты мне могла подарить.
Душа и младость,
Стихи и радость —
Все призраки лучших миров.
Что им по нраву,
Вставят в оправу Чудных заоблачных снов.
Они прилетают И нас осеняют,
Их наша манит сторона.
Нам сердце тревожа,
Несут искру божью —
Она лишь в любви нам дана.
Лилика
Когда дитя мое так нежно
К моей груди прижмется,
Так улыбнется безмятежно,
Что сердце всколыхнется,
Себе я стеблем представляюсь. Как холодно! Как я цепляюсь
За крохи солнца! Как склоняюсь Под натиском тревог!
Раздолья, света жду всечасно.
И вот любовь явилась властно —
На стебле дышит счастьем ясным
Доверчивый цветок:
Дитя, которое так нежно К моей груди прижмется,
Так улыбнется безмятежно, Что сердце всколыхнется.
Дума
В сердце закралося горе угрюмое:
Рано наскучил мне свет.
Всюду гоним я тяжелою думою,
Скрыться — убежища нет!
Сам я не в силах ту думу высокую Смертным умом разгадать...
Слепо, безропотно вверился року я:
Видно, мне доля — страдать!
Душу она растравляет печальную,
Кудри волос серебрит!
Скоро, ах! скоро, с мольбой погребальною В землю я буду зарыт!
Только за гробом, в том мире божественном, Дума разгадку найдет:
Там лишь, сокрыто в покое торжественном, Слово созданья живет1
Домница Войкица
Волнуясь в берегах лениво,
Сочь дремлет; ветерок игривый Слегка порою проскользит Над усыпленными волнами Своими легкими крылами,
И снова в дальный путь летит.
Порою ива молодая,
Склонясь на лоно синих вод,
Листы и ветки колыхая,
Речь с тихой Сочью заведет На языке простом природы,
На языке для нас чужом;
И. лепету внимают воды,
Колеблясь в ложе вековом!.
Порой блестящей чешуею
Мелькает рыба под водою
Через прозрачную волну
На миг — и вновь скользит ко дну!
Порою ласточка коснется
Игривым крылышком иа миг
Вод Сочи темно-голубых
И в поднебесье унесется,
Бывало, меж игривых волн , Скользил, колеблясь, легкий челн, И в нем мелькали, словно тени. Два неразлучные виденья:
Рыбак — красавец молодей С своей подружкой дорогой...
И хоры звездок золотых Завидовали счастью их,
Порой любуясь с высоты Союзом молодой четы.
Но загремел оружий звон, Раздался крик: «Война! Война!», И от отеческих сторон Умчался челн — бог весть куда!
Стефан, молдавский воевода, Гроза врагов, булат народа,
Идет на Радула войной С своей дружиной удалой.
На битву рать его готова,
Давно в боях закалена,
Лишь приказаний ждет она, Взирая на вождя лихого.
И вот он молвил войску слово: «Друзья и братья! Нынче бой, Творите господу молитву!
Не раз десницею святой Творец нас подкреплял на битву. Сильна Валахии, держава,
И Радул золотом богат,
Но, братья, дело наше право, Могуч старинный наш булат!
На нас Молдавия взирает:
Не посрамите же себя!
Не то — отчизны ожидает Укор и войско, и вождя!»
Умолк Стефан. «Ура» промчалось Мгновенно по рядам дружин,
И эхо грозное вершин Соседних гор им отвечало.
И вот зажегся бой. ОрЛом На вражью рать Стефан несется. Скакун^ дрожит под седоком, Стрелой летит — и пыль столбом
Из-под копыт во след им вьется Туманно-сизой полосой.
Так иногда обвал скалы,
Песка, земли и камней куча Стремятся в пропасть с высоты,
И следом вьется пыли туча.
Как был хорош в тот миг Стефан!
Как гром! Как молнья огневая!
Не раз мятель, гроза ночная, Неукротимый ураган —
Пленяют душу молодую,
Имеют прелесть неземную
Для взоров... Но ни кисть, ни речь,
Не в силах красками облечь Картины грозные природы!
Раздался голос воеводы...
И вот на славный клич свободы: «Вперед!» дружина мчит стрелой; Кольчуги, шишаки сияют,
И на клинках мечей играет Луч солнца золотой!
Невыразимая картина!
Враги сразились меж собой: Кровопролитный, смертный бой! Повсюду слышен стон и вой,
Проклятья дикие кончины С ее последнею мольбой!
Разя друг друга, две дружины Смешались в полчище одно!
Стефан к мечу привык давно:
Он взрос в сраженьях и молитвах. Князь Радул закален в бою:
Седую,голову свою
Он не щадит в кровавой битве...
Они сошлись... И два клинка Скрестились... Яростью пылая,
Стефан ударил в грудь врага.
Шатнулся Радул... и рука,
От раны вдруг ослабевая,
Свершить удара не могла.
И старец пал падением героя,
Как мощный дуб, поверженный грозою.
Кипит во веем разгаре бой..
Вдруг чей-то меч разит Стефана,
Но, слабой движимый рукой,'
Он не рассек брони стальной,
Не причинил герою раны.
Князь невредим, как будто бор Его хранил для нашей славы, Хранил как дорогой залог Побед и счастия Молдавы(
В бою на шаг не отстает От князя молодой апрод.
Он стороною мог подметить Врага, дерзнувшего нанесть Удар Стефану. Долг и честь Его заставили ответить Врагу коварному мечом.
Но, поразив его, невольно Вдруг сделалось апроду больно... Он пожалел о нем!..
Тот враг был так хорош собою... Так молод... Право, жаль его!..
И отуманилось тоскою Апрода юного лицо...
И бремя грустных мрачных дум Отяготило юный ум.
Увы, рассказ мой слишком вял, Без жизни... Кто тому виною?
Я в грозных битвах не бывал, Гусар, но саблею стальною В бою врагов не поражал!
Во сне мне чудились сраженья,
И с радостным в груди волненьем Я пробуждался — и потом Вновь засыпал спокойным сном. Когда-нибудь в другое время,
С плеч скинувши безделья бремя,
Я побываю на войне:
Увижу ужасы сраженья,
И, если доведется мне Вернуться с боя — без сомненья
Я все мои стихотворенья
Исправлю на военный лад...
Покамест—чем богат, тем рад!
Волнуясь, тихо дремлет Сочь,
И солнце скрылось за горою,
Свод неба облекает ночь Своею звездной пеленою.
Порой бросает из-за туч Луна угрюмая свой луч
На поле битвы; здесь и там По каменистым берегам
Разбросаны тела убитых:
Под неприятельским мечом Они почили вечным сном В объятиях войны завидных,
Их пожалел капризный рок И смерть послал им без печали: Они с надеждой умирали,
Что их вождю дарует бог Победу над врагом отчизны. Завидую я смерти их!
Когда бы и меня постиг Такой конец: он лучше жизни Без цели, без сует мирских,
В кругу завистников коварных, Среди изменчивых друзей,
В толпе соперников бездарных, Бесчувственных, неблагодарных И недоверчивых людей!..
Стефан победу одержал,
А Радул, раненный жестоко,
С остатками дружин, далеко В свой замок Дымбовский бежал!
Стефан торжественно вступил В престольный город свой Сучаву: Земле
Молдавской покорил Мечом он новую державу.
Уже от вековых Карпат Его воинственный булат До Сербии и от Дуная
До моря Черного — провел,
Все на пути ниспровергая, Границы отческого края,
Прославил княжеский престол! Осман, венгерец, лях кичливый
Пред ним смирялись боязливо,
Сам царь московский дорожил Родством и дружбой воеводы,
И папа Сикст его почтил
Названьем «витязя свободы,
Атлета христианских сил!»
Чего же больше он желает?
О чем он снова помышляет?
Недаром молчаливый вид
О грусти князя говорит!
О чем грустит?..
...В бою при Соче
Дочь Радула пленил апрод;
В Сучавской башне дни и ночи Она проводит, слезы льет...
От тяжкой грусти изнывает...
В народе разнесли молву,
Что князь частенько навещает Военнопленную княжну...
(Но можно ли поверить сплетням Словоохотливой толпы?
Предания туманным бредням Не верят крепкие умы.)
Конец первой части.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В безлюдной и степной стране,
Сынами Генуи торговой,—
В седой глубокой старине,
Гласит преданье — город новый Основан был. (К чему?—бог весть!)
И заселен различным сбродом:
Всё беглым, воровским народом,
Стекавшимся из разных мест.
Литвин, венгерец, лях, татарин,
Мунтян, саксонец, серб, болгарин,
...Ну, словом, всякий сброд
Имел туда свободный вход.
И город тот вокруг на славу Стеною крепкой обнесли И стали называть Сучавой, Кажись, по имени реки.
Вот вам народное сказанье!
Так передал когда-то мне Старик, век проживший в селе, Туманной древности преданье. Поныне виден на стене Высокой башни герб старинный Андрея Дорий. В башне той, Полуразваленной, сырой,
В одной из келий одиноких Томилась юная княжна.
Не раз в очах ее глубоких Сияла влажная слеза,
Как на листке цветка сияет Роса жемчужная порой И луч рассвета золотой В слезе прозрачной отражает... Грустит, по родине вздыхает И пред иконою святой Своею чистою мольбой Творца на помощь призывает;
Без укоризны, без сомненья Перенося удел крутой С надеждою на провиденье.
В бою, с мечом в руках, княжна Свою отчизну защищала.
Без содроганья поражала Врагов лилейная рука;
И видела она Стефана,
Когда он лезвие меча
Вонзил в грудь Радула.. Из раны
Струей обильной кровь текла...
Но чья-то мощная рука Вдруг разразилась над княжною, И бездыханная, она Упала наземь... После боя Меж трупами ее нашли И в плен постыдный увели.
Она в плену, она во власти Врагов отчизны и отца.
Ни в ком не возбудит участья Ея жемчужная слеза.
В стране, от милых сердцу дальной, Никто не скажет слова ей!
Один лишь часовой печально Стоит на страже у дверей,
Как истукан: без слов, без взгляда! Угрюм его воинский вид И холоден, как сталь булата.
Все: лесть и правда — в нем молчит, Он неприветлив, как темница,
Лишь долг свой знает... Но Войкица Решилась с ним поговорить.
Таков уже закон природы:
Язык движенья не лишен,
Хоть тело лишено свободы!
(Я также раз был заключен,
Кажись, за нарушенье моды,
Какую предписал устав В одной из самых строгих глав, Дней на пять под арест! И что же? День я молчание хранил,
А на второй, всесильный боже, Забывши гнев, заговорил!)
ВОЙКИЦА
«Послушай, часовой, мне скучно..,
' Скажи мне что-нибудь!.. Увы!
Я в первый раз в стенах тюрьмы! Поверь, рассказ твой простодушный Я выслушаю... Может быть,
Меня он здесь развеселит!
Скажи мне сказку; засыпала В былое рремя я не раз Под старой бабушки рассказ.
В то время я еще не знала,
В роскошной терема глуши,
Ни света бурь... ни бурь души!»
ЧАСОВОЙ
«Княжна! Мой долг—молчать, но вас
Мне жаль. От ваших глаз Бесчувственный растает камень!
Они палят и жгут, как пламень,
Они сияют, как алмаз!
Я позабыл рассказы детства,
Но песни — вот мое наследство!
Отец мой песенником был В дружинах славного Богдана,
И всей душою очень рано Я песнь народа полюбил!»
ВОИКИЦА (в сторону)
«Алмаз скрывается бесценный Порою в камешке простом;
Так под бесчувственным лицом Таятся чувства сокровенны!
(к часовому), Запой мне: песни я люблю!»
ЧАСОВОЙ
«Княжна! послушай песнь мою.1
ПЕСНЬ ЧАСОВОГО
Счастлив воин богатый,
Хвалят люди его,
Любят девы, за злато Рады всем для него:
И приветливой речью В час таинственной встречи,
И огнем черных глаз В сладкий полночи час,
И подушкой грудей Средь бессонных ночей!!
Воин бедный страдает ,
Без друзей, без подруг!
И часы провожает Он с тоскою — сам друг.
Люди хвалят богатых,
Девы требуют злата.,,
И бедняжка один,
Без подруг, без дружин Умирает в тоске На чужой стороне!»
Княжна под грустной думы звуки Уснула беззаботным сном, Забывши на мгновенье муки Неволи в княжестве чужом.
Певец угрюмый удалился.,,
Стефан решился навестить Войкицу; он боялся гнева:
Упрек из уст прелестной девы Был в силах князя устрашить.
Но то была боязнь мгновенья!
И наконец, душой скрепись,
Чтоб сердца прекратить мученья, Невыносимые сомненья,
Вошел безмолвно в башню князь. Как очарованный, у входа Остановился воевода.
И что же видит он? На ложе Княжна, фату откинув, спит. Румянец на щеках горит И тает... «Всемогущий боже!» Князь очарованный твердит:
«Как хороша она!» Безмолвно, Восторга пламенного полный, Стефан на юную княжну В очаровании взирает И помешать он не дерзает Ея божественному сну!
Войкицы образ молодой И негой дышит, и тоской,
И непорочностью святой,
И чем-то, право, непонятным,
И было б целый век отрадно Дивиться красоте такой!..
Войкица раскрывает веки Своих блестящих, влажных глаз И с выраженьем томной неги Глядит вокруг!
«О боже! Князь!
Давно ль вы здесь? Неужли снова Хотите вы меня терзать,
Лишивши дочь отца родного,
Похитивши престол, как тать?1.
Уйдите! Видно, и темница Меня не в силах приютить!»
СТЕФАН
«Увы! Я ждал вперед, Войкица,
От вас упреков. Может быть,
Я заслужил ваш гнев отчасти,
Но верьте, грусть, тоска моя Достойны более участья,
Чем гнева. Будь что будет! Я Решился искупить пред вами Вину случайную мою Моими горькими слезами!
Отец ваш жив. Я отдаю Ему назад его державу...
В награду об одном молю:
Войкица! Я тебя люблю!
Престол, побед минувших славу,
Жизнь — я готов тебе отдать!..
Ах! Не гляди с таким укором!
К чему жестоким этим взором Меня заранее корить?!
Вину я искупить стараюсь..,
Минувшее навек забудь...
Перед тобой в слезах я каюсь:
Моей... моей, Войкица, будь!»
ВОЙКИЦА
«Князь! Тронуть вы меня умели,
Но позабыли об одном:
Я пленница в краю чужом,
Я не свободна здесь!»
СТЕФАН
«Тебе ли
Быть пленницей! Свободна ты!
Моя держава пред тобою,
Моею будущей женою,
Смирится в прах. Твои мечты, Малейшее твое веленье — Осуществят в одно мгновенье Рабов послушные толпы!»
ВОЙКИЦА
«Но стыд быть пленницей! Позор! Лишь кровь изгладить в состоянья И самолюбия страданья,
И совести укор!»
Спеша на конное ученье, |
Слова Войкицы, к сожаленью,
Я пояснить не мог:
Начальник мой аЬз’ов не любит И все про гауптвахту трубит — Невыносимо строг!
Все в третьей книге объяснится,
А между тем — пойду учиться:
В галоп с обеих ног!
Конец второй части.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
И в нашем крае в дни былые, Когда под иго бусурман Не низил пошло молдаван Непреклонимой римской выи, Бойцы водились удалые. Турниры были и у нас,
И девы свежими венками Героев награждали сами.
Пастух, боярин, воин, князь За взгляд красотки ратовали, Родов, чинов не разбирали! Случалось пастуху не раз Сразить вельможу, и в награду Венок и пламенные взгляды Он от красавиц получал.
Певец народный воспевал Дела и подвиги героя...
Минуло время то святое,
В ножнах заржавел наш булат,
И только песни говорят Нам про житье-бытье былое!
Весь мир забыл, что на Дунае Есть горемычная страна,
Которой доля суждена Рабою быть всегда;
Но в дни былые в этом крае Судьба Европы решена!
Все говорят про нас с улыбкой: «Народ простой!» — «А чем он был! Какие подвиги творил!»
Увы! Про то весь мир великий Забыл... давно забыл!
И вот на радость всей Сучавы,
К утехе мощных удальцов,
Стефан назначил бой на славу! Явилось множество бойцов:
У всех глаза горят отвагой И руки чешутся яа бой;
Все с непритворною отрадой Глядят на площадь: дорогой Серебряною длинной цепью Она вокруг обведена.
Подобному великолепью Дивится шумная толпа.
За цепью, шевеля усами,
Лихие воины стоят,
О старых битвах говорят И беспристрастными очами На поле бранное глядят.
«То ль дело было в наше время! 'Теперь бойцы ни то, ни се,
Худое, тоненькое племя,
Что шпаг немецких лезвие!» —
Так говорили меж собою,
Труня над юношей толпою, Богатыри минувших лет,
Питомцы старые побед.
Но вдруг народ засуетился!
Стефан на вороном коне Среди апродов появился И величаво поклонился
Седым боярам и толпе, Толкавшейся нетерпеливо,
Чтоб воеводу увидать.
Красотки искоса стыдливо На князя витязя глядят,
Надеясь хоть мельком снискать Его орлиный взгляд.
Но, не взглянувши, горделиво Стефан проехал. В стороне Была устроена палатка,
Камкой обтянута извне;
Лишь знойный солнца луч украдкой По бархату скользил, играл...
Но внутрь ее не проникал.
Под князем конь, питомец воли, Степной Аравии дитя,
Кружит, исполненный огня, Копытом бьет... но поневоле Смиряется, по сторонам глядит И, как пред битвой, весело храпит. Подъехал князь к палатке. Мигом Златое стремя подает Ему услужливый апрод;
Меж тем восторженный народ Приветствует героя криком.
Его молодцеватый вид Сердца и взоры веселит!
Стефан в палатке отдохнул И снова на коня вспрыгнул,
На площадь, на бойцов взглянул. Задумался, потом апроду Он объявить велел народу,
Что хочет сам в борьбе лихой Испробовать, могло ли время,
Забот и лет преклонных бремя Ослабить мощь руки стальной, Окрепнувшей в борьбе кровавой? «Пусть выйдет из среды бойцов Кто-либо... и без дальних слов Сразится с князем. Честь и слава, И знатная награда ждет Того, чье копие стальное Одержит верх!» — сказал апрод. Бойцы безмолвны, и народ
Хранит молчанье гробовое...
Вдруг князю выехал бесстрашно Навстречу витязь удалой,
Как дева юная, прекрасный И, как денница, молодой!
Тяжелые стальные латы Сжимали стройный стан его,
На голове — шелом крылатый,
В руке — старинный меч булатный,
У стремени — копье.
«Я,— молвил юноша,— дерзаю С тобой сразиться, господарь;
Хоть молод я, но в милом крае,
В отечестве, и мой удар
Не раз, поверь, разил бесстрашных!»
Бойцы, солдаты и народ Дивятся. Взоры сладострастных Стыдливо-ветренных красот Впились в прекрасного героя...
И шепот слышится порой:
«Как он хорош! О боже мой!
Когда б... Он не рожден для боя1 Он для любви рожден святой!»
Увы! весь женский род таков:
Красавца женщины жалеют.
По их словам, одна любовь Его прославит и... согреет Не горячившуюся кровь!
Зато к уроду, к сожаленью,
Не снисходительны оне;
Ему, под видом снисхожденья,
Желают смерти на войне;
Смерть за отчизну — наслажденье!
В толпе, незамечаемый никем,
Стоял солдат с огромными усами,
Читателю безвестный не совсем...
Но кто он? Догадайтесь сами.
Вокруг себя угрюмо он взирал И на бойцов не обращал вниманья,
Порой лишь длинный ус крутил в молчанье И с грустью тайною вздыхал;
Он, видно, много испытал!
Знакомы, знать, ему страданья!
Когда по вызову Стефана, на борьбу Отважный юноша поехал к воеводе,
И шум приветствия послышался в народе Усач на смельчака взглянул. Ему Почудилось, что где-то он встречался € тем юношей. «Как память коротка!» Воскликнул он: «Быть может, обознался.. Не думаю... а кажется, она...»
И вот противники на площадь выезжают: Боец неведомый и знаменитый князь. Из-под ресниц у них огонь сияет,
Но блеск различен этих глаз!
У юноши в очах и месть, и жажда славы У князя: сожаленье и тоска,
Он на противника не раз исподтишка Бросает взгляд... Не замысел кровавый, Не зависти иль самолюбья яд —
Лишь нежность выражает этот взгляд!
Бойцы сразились меж собой.
Отбил копьем Стефан удачно Удар противника лихой.
Их взоры встретились, и мрачно Нахмурился боец младой!
И снова копья забренчали...
Поверить трудно! Господарь Жестокий получил удар!
Герой, которым устрашали Турчанки маленьких детей,
Чьи подвиги не раз смущали Державы и царей, —
Ребенком побежден! Невнятный Шум слышится со всех сторон:
Толпе и воинам досадно,
Что господарь их побежден.
Вдруг юноша с коня спрыгнул,
К Стефану подошел... и нежно Сквозь слезы на него взглянул И кончик ручки белоснежной Стыдливо князю протянул...
Исчез вид мрачный, взор суровый,
Его глаза горят любовью!
И вот он молвил князю слово:
«Я искупила этой кровью Мой плен постыдный!.. Я твоя!
Клянусь, с сегодняшнего дня Я буду жить лишь для тебя..,
Твоею буду я рабою!» —
И оросилися слезою Ланиты нежные ея.
В народе лишь один солдат,
Знакомец наш, мог понимать Речь эту. «Я не обознался»,—
Он грустно молвил про себя.
Читатель, верно, догадался,
С кем господарь Стефан сражался...
Уф! Наконец окончил я Давно уж начатую повесть!
Теперь чиста поэта совесть!
Конец третьей и последней части.
1854
Сонеты
(из цикла .Драгош", 1852 г.)
1
ОСНОВАНИЕ МОЛДАВИИ
II рабства кроткого невыносима ноша.— Душе ли Драгоша терпеть позор Неволи угорской, на провиденье ропща?!
И вот хребтом соседних тучам гор,
Дермучие леса охотою полоша,
Наш прадед вышел из теснин Марамуроша, В пути завидел зубра княжий взор,
А зубр бежал в Молдавии простор.
Вокруг цвела природа жизнью чудной, Тянулись нивы лентой изумрудной,
И дебри тень бросали к лону вод..,
Спасибо, зубр! Свершен обет мой трудный: Как Моисей, кончаю наш исход.
В наследии, — волю мой обрел народ».
ПАСЕЧНИК ЯЦКО
Дед Яцко, родом рус, на берегах Молдавы Жил, разводя богатых ульев строй,
И, с пчелами под стать, в цепи своей державы Судил-рядил семьею родовой.
Пестрили целый край и горы, и дубравы,—
Но лаком мед, — и, близкий стороной,
Он привлекал не раз татарские облавы:
Терпел старик —и доли ждал иной.
Когда из угор, буй-тура гоняя,
В Молдавию прибрел «Молдавии отец»,
Дед Яцко-пасечник, чело склоняя,
Пришельцу знатному поднес земли венец: «Храни наш русский мед, — а Русь святая И мед детей твоих отхранит под конец».
АРМЯНЕ
Престол царей армянских, Анион,
Включал в себя полмиллнона зданий; Народы чуждые со всех сторон То роскоши его несли поклон,
То гордо требовали тяжкой дани...
Вдруг божье разразилось наказанье: Землетрясением в пепел превращен,
Пал Анион, и разбрелись армяне...
В Молдавию зашел изгнанников отряд.
Он встретил Драгоша в его державе новой, Моля поддерживать армянен быт торговый...
«Вы дурно просите; в моей семье суровой Нет бытов этаких: нам всяк прихожий брат,
А братству вашему как гражданин я рад».
ОТПОР УГРОВ
Лудовик Угорский, в золоченой палате,
Из-за Карпата вести новой ждет:
Согнули ль Драгоша кичливых угор рати?
В оковах ли разбитый князь идет?..
Вот трубный звук гудит в подоблачном Карпате И в Песте зашумел гульливый сброд:
Король, пленяя чернь надеждою во взгляде, Встречает сам вернувшийся поход.
Вожди печальны, речи их унылы:
«Непостоянна, государь, судьба...
Мы с честью бой несли, без трепета могилы.
Но с Драгошем — напрасная борьба!
Отнять ли юношу от лона милой?
Поработить ли вольного раба?!!»
ВЫБОР ЦАРЯ
Большое торжество готовится в народе,
Едва очнувшемся от ига на свободе,—
Большое торжество — родному воеводе Молдавия подносит жезл царей
Виновнику ее начальных дней,
Назло судьбе и дикости людей
Все блешет радостью—и в душах, и в природе
Величья разлит девственный елей.
Выходит Драгош, и могучим словом Он общей воле шлет ответ:
«Не царский нужен плод в народе новом,
А доблести врожденный свет; .
Под лучших граждан выборным покровом Вам должно крепнуть много лет».
ОСНОВАНИЕ БАИ
В Подгорим руда таилась золотая.
Забытая с тех пор, как гордый Рим,
Войной людей, природу промыслом смущая, Исчез, настигнут часом роковым.
И гот, и обр, и гунн, и орд восточных стая, Покочевав у нас, прошли, как дым...
А заповедный ключ к сокровищнице края Остался средь глуши безвестен им.
Окинув взорами объем своих владений,
Князь Драгош думою во глубь земли проник
И стал раскапывать таинственный рудник.
«Я дал свободу вам, но знаете ль значение
Свободы в мировом уставе провиденья.
Богатство ей близнец... богатство ей двойник».
КНЯЗЬ МАЛ
Любила Дерева свободу жизни дикой В глуши вертепов сумрачной Волыни,
Откуда громом вдаль струится эхо крика.
Где смерть аль слава вольничей дружине.
Там Игорь Киевский, клеймя святыни,
Гроза далеких стран,— пал жертвою великой... Но Ольга за него представилась уликой:
«Стал воли край бойницею княгини...»
Вождь Мал, избегнув чудом лютой мести,
Ушел на чужь, привить на новом месте Свободы ветку меж лесов да дебрей горных...
В Молдавии развил он знамя чести,—
И, времени назло, в берлогах Вранчи черных Цветет поныне дух пришельцев непокорных...
МОГИЛА ДРАГОША
Могила Рюрика России неизвестна,
И Фарамонда гроб во Франции забыт:
Величия верхи достигнув в поднебесной,
Его начала внук забвением клеймит.
В Молдавии моей, в земле моей прелестной,
Останки праотцов не стерегут границы,—
Но в наших душах им воздвигнут гроб чудесный, Которого веков уход не сокрушит!
В селе Бовренах храм виднелся деревянный,
Куда с молитвами брел верный молдаван,
Как брахман в Бенарес и в Мекку мусульманин.
В том крае, где теперь властитель чужестранный Над именем своим наносит столько ран,
Сокрыт наш первый вождь, князь Драгош, богом данный.
1852
Любящий Маг
10.01.2022, 20:24
Судя по произведениям - видно, что этот поэт очень любил Родину, изучал историю родного края и постарался воплотить свои чувства к отчизне в своих стихах.
vBulletin® v3.8.7, Copyright ©2000-2025, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot