[PMR]

Человек в те трудные годы шел по прямой, или блуждал, как слепой, в замкнутом лабиринте.
Парень из сальских степей был мечтателем. Он мечтал, как станет ученым, как откроет причины всех заболеваний, и люди будут счастливы. Жадный до знаний, он и поступил сразу в два института — медицинский и ветеринарный...
...Беспокойным сном спит лагерь смерти Майданек.
Только бдительные прожектора смотровых башен рыскают по земле, дрожат на колючей проволоке. А в дальнем углу барака, накрывшись лохмотьями, «русский доктор» шепотом рассказывает писателю свою историю...

[PMR]

Война началась для доктора Дергачева на белостоцком тракте. Он был начальником госпиталя с приданным эскадроном кавалеристов из резерва.
«До тех пор,-- рассказывал он,— я знал только одну войну— войну с болезнями... Я завоевывал эти крепости с казачьей выносливостью. Наконец, я выследил своего смертельного врага в одной из разновидностей микробов и несколько лет яростно воевал с ним в лаборатории экспериментального института.
Но первый же удар сабли рассек мою жизнь надвое. Отошло в прошлое все, что составляло человека науки. Остался атаман Дергачев, который должен был вырваться из немецкой западни, начать в одиночестве партизанскую войну».
И он, сколотив отряд, действовал в немецких тылах: уничтожал обозы, нападал на небольшие группы фашистов. До тех пор, пока его не выследили и не устроили западню. Из двухсот семнадцати вырвалось лишь двадцать три человека. В числе пленных был руководитель отряда майор медицинской службы Дергачев. Его и бросили за колючую проволоку.

[PMR]

В лагере для советских военнопленных не выживали даже физически сильные, выносливые. Выживали лишь сильные духом и удачливые. Часто жизнь и судьба несчастного зависели от воли случая или прихоти начальника лагеря смерти. Дергачеву повезло: крупный чин эсэс назначил его лагерным врачом.

Есть два типа людей. Одни удачно устраиваются в жизни. Даже во время войны отыскивают себе уголок, в который и штык не заглянет, и пуля не залетит. Другие, неспокойные, и в мирное время воюют, а доведись быть настоящей войне, сражаются не на жизнь, а на смерть. Бойцом по натуре был и «русский доктор».

Он отгородил колючей проволокой больницу, прозванную «умиральней». Начал наводить порядок: нелегально доставал лекарства, освобождал от работы больных. Лечил. И когда, к удивлению лагерного коменданта, больные стали выздоравливать, доктор был разоблачен. Оставалось одно: исчезнуть. И трое узников устроили дерзкий побег — были вывезены товарищами в пустых бочках за пределы лагеря, перебили солдат и бежали.

В пути Дергачев отморозил ноги. Началась гангрена пальцев. Что делать? Он не раз оставался с глазу на глаз со смертью, дышал смрадным дымом крематория; его бросали из лагеря в лагерь; он не погибни в бою, ни в плену! И он должен нелепо умереть на свободе?!
Тогда он решился...

В стоявшем на отшибе доме, где они укрылись, у хозяйки нашлась доска для рубки мяса. Ее почистили, как могли стерилизовали. И врач приступил к операции: сам себе вскрыл волдыри на ногах, отрезал пальцы...

[PMR]

Начиная войну с Россией, Гитлер учел все: и потребность в технике, в людской силе, покрыл «освобожденную от коммунистов» территорию виселицами. Но он не учел одного — воли человека к жизни. Не учел и другого: перед ним был человек с железным русским характером. Такого не сломить, не поставить па колени.

Подлечился, набрался сил доктор Дергачев. Организовал партизанский отряд. Лесные мстители нападали на немецкие обозы, убивали предателей, разбрасывали листовки. Все шло хорошо, пока не выследили. Облава. Перестрелка. Бегство. Дергачев попадает в руки гестапо. Его допрашивают, избивают и, наконец, выкидывают в Майданек.

Здесь он и рассказал товарищу по концлагерю, Игорю Неверли, свою историю, а тот уже на свободе написал книгу «Парень из сальских степей».
Вот с этим человеком из легенды и встретился я случайно в лечебнице шахтерского городка.
Если бы я, прочитав повесть, снова пересек улицу и под любым предлогом заглянул в ветлечебницу, я ближе бы познакомился с ним. Но...
Когда через несколько дней я открыл дверь и спросил доктора Владимира Ильича Дегтярева, мне ответили, что он уже здесь не работает, переехал в Новочеркасск, в научно-исследовательский институт...

[PMR]

Прошел год. За текущими делами я понемногу стал забывать о парне из сальских степей. Может быть, так и не вспомнил бы если б не поездка в Ростов. Путь лежал через Новочеркасск.
За окном проплывают поля, лесопосадки. Гудит мотор и стремительно убегает под колеса автобуса лента асфальта. Почему бы не задержаться на два-три часа в Новочеркасске? Пропущу такого человека — всю жизнь жалеть буду!
Новочеркасск. Центральная площадь с собором и памятником Ермаку. Иду по улице, разыскиваю дом под номером сто. Подхожу к двери, нерешительно стучу.
— Войдите!
В комнате двое. Девочка лет пятнадцати за пишущей машинкой и мужчина, склонившийся над листом бумаги.
Я стоял и жадно всматривался в человека. Правда, я видел его еще в Шахтах. Но тогда для меня он был обыкновенным ветеринарным врачом. А сейчас —герой повести известного писателя. Но как я ни всматривался, ничего не находил в нем героического. Скорее, наоборот. Для «негероической» личности лучшего типажа и не подобрать: неровно загорелое лицо, синие добродушные глаза, черные волосы, чуть спускающиеся.на лоб и без единой сединки. Ко всему небрит и в пижаме. В его облике кажется ничего и не было от узника концлагерей, руководителя партизанского отряда, героя-врача, отрезавшего себе пальцы ног, храброго офицера, прошедшего сквозь огонь войны! Встретишь такого на улице, пройдешь мимо и не заметишь!
— Садитесь.
Он внимательно вглядывался в меня, видно, копаясь в памяти: а где все-таки мы встречались?

[PMR]

Я не стал тянуть и напомнил о нашей встрече в ветеринарной лечебнице...
Он рассказывал мне о своей довоенной жизни. О том, как в 1938 году после окончания Новочеркасского зооветеринарного института его послали на Ессентукский конный завод. Потом работал в научно-исследовательском институте в Пятигорске. За несколько месяцев до начала войны был призван в армию и служил в казачьем полку. Там и застала его война.
Он говорил спокойно, ни жестом, ни интонациями не выдавая своих чувств. А может, он все уже пережил глубоко и смотрел на когда-то происходившее как на далекую историю? Ведь бывает такое, особенно когда человек устал, утомлен, когда новые заботы вытеснили старые, когда былые раны зарубцевались?
Только глаза странные: темнеют, светлеют. Или мертвенно застывают. Перебегают с предмета на предмет, сощуриваются. А то вдруг не мигая долго смотрят куда-то сквозь тебя. Глаза мудрого и доброго человека.
Я слушаю его и думаю: осознает ли сидящий передо мной человек, что он — герой. Не только по своей фронтовой биографии, но и увековеченный как персонаж повести? Наверное, нет. Он так и промолчал бы всю жизнь, оставаясь обыкновенным человеком на земле — Владимиром Ильичем Дегтяревым — «двойником» Владимира Лукича Дергачева, парня из сальских степей. Его бы и не нашли, так как Игорь Неверли расстался с ним, когда «русского доктора» с колонной маляриков увезли из Майданека «неизвестно куда».

[PMR]

«Виновата» была переводчица Зинаида Шаталова. Прочитав повесть, она решила отыскать героя. И действительно, нашла в городе Шахты, где он работал скромным ветеринарным врачом! А потом уж сотни читательских писем, поездка в Польшу, где его принимали как народного героя, встреча с читателями, с Игорем Неверли, с друзьями по партизанскому отряду...
...Настала минута прощания. Мы поднялись и молча смотрели друг на друга. Сейчас я окину последним взглядом комнату, сделаю несколько шагов. За мной закроется дверь. Человек снова опустится на стул. Сухо зашелестят листы бумаги и дробно застучит пишущая машинка. Он снова уйдет в сырую мглу за колючую проволоку Майданека; вновь ночами будут шарить по земле прожекторы. Те, кто живы, вновь станут ждать пайку хлеба и мечтать о кусочке сахара. Зловонный запах разлагающихся трупов смешается с дымом крематория.
И по белому листу бумаги побегут строки воспоминаний...
А я? Что же я?
С последним автобусом покину Новочеркасск. Я знаю теперь: пусть проходит год, два, три; пусть пройдет десять лет, но не исчезнет из моей памяти человек. Не только потому, что необычна его судьба.
Я достаю с полки книгу. Открываю переплет. Сквозь стекла очков прямо на меня смотрят печальные глаза утомленного человека. Это — Игорь Неверли. Рядом — «Парень из сальских степей». И чуть ниже заглавия бегущие строки автографа: «На память т. Челышеву Борису Дмитриевичу от участника событий, описанных в этой повести, — Дегтярева Владимира Ильича. В знак нашего знакомства. Новочеркасск, 12. 6. 1959 г.»

[PMR]

КНИГУ ЧИТАЛ ЛЕНИН

Ильич склонился над книгой. Тихо шелестят страницы. Иногда карандаш делает на полях две-три пометки, вписывает слово, фразу. День ото дня тает стопка книг, на смену им появляются новые. Прищуренный взгляд, и рука человека, жаждущего книги. Сколько тысяч газет, журналов, сборников перелистали они, эти руки, не знавшие усталости!
Где тот исследователь, что возьмется хотя бы подсчитать, сколько книг прочитал Ленин. Если бы можно было это сделать, то перед нами предстали бы огромные пирамиды, горы книг на многих языках, по самым различным отраслям знаний.
То было не простое чтение. Это был труд. Интересные мысли, образы Ленин использовал в своих трудах, нередко цитировал по памяти, выступая перед многочисленными аудиториями.

[PMR]

«А для меня — полное собрание Тургенева...»

Зимний день 24 февраля 1898 года был для политического ссыльного Владимира Ульянова обычным днем. Те же сугробы перед окном, тропинка, вьющаяся по снегу к берегу Шуши. И в то же время день этот в ряду прошедших был немного праздничным. Вечером Владимир Ильич начал письмо к родным такими словами:
«Получил я сегодня, дорогая мамочка, кучу писем со всех концов России и Сибири и поэтому чувствовал себя весь день в праздничном настроении» .
Он сообщает, что пришла также и литература. А книгу Амичиса, которую просил выслать, сестра Анюта не прислала, потому что она — детская. Но здесь и
детская будет полезна: ребятишки ссыльного Ивана Проминского уже пересмотрели всю небольшую библиотеку, отыскивая «книжки с картинками».
«Я даже думал, — пишет Ленин в письме, — такую вещь сделать: выписать себе «Ниву». Для ребят Проминского это было бы очень весело (картинки еженедельно), а для меня — полное собрание сочинений Тургенева, обещанное «Нивой» в премию, в 12 томах. И все сие за семь рублей с пересылкой! Соблазнительно очень. Если только Тургенев будет издан сносно (т. е. без извращений, пропусков, грубых опечаток), тогда вполне стоит выписать. Не видал ли кто-нибудь из наших премий «Нивы» за прошлые годы? Кажется, она давала Достоевского? Сносно ли было?»

[PMR]

Восемь рублей, получаемые от казны, Ленин отдавал хозяину за стол и квартиру. На одежду не хватало. Но он надеялся, что скоро издадут статьи, получит книгу для перевода с английского, и поправятся дела, непременно поправятся. «Поэтому долги свои все возмещу... Поэтому также и «Ниву» считаю возможным выписать...»

Что это за приложение к «Ниве», о котором писал Ленин?
На выставке в 1883 году в одном из павильонов встретились два туза издательского дела России — Иван Дмитриевич Сытин и Адольф Федорович Маркс.
— Почему бы вам вместо картин не давать в приложение к «Ниве» русских классиков, —«предложил Сытин издателю популярного журнала. Тот подумал, пожевал губами и с типичным немецким акцентом проговорил:
— Эта мысль не приходила мне... Нет, едва ли... Дорого стоит. Едва ли...

И вдруг спустя некоторое время Сытин узнает, что немец купил у Салаева за 100 тысяч право на издание полного собрания сочинений Гоголя и думает давать приложением к «Ниве»!

[PMR]

Год шел за годом, и каждый раз подписчики получали сочинения русских классиков. Маркс разослал им тома Гоголя, Тургенева, Гончарова, Достоевского и других писателей. Небольшая цена журнала и бесплатные приложения дали оборотистому издателю «Нивы» огромный для того времени тираж — 200 000 экземпляров.
В. И. Ленин не ошибся, высказав опасение, «будет ли «сносен» Тургенев». Качество изданий было не очень высоким. В двенадцатитомнике Тургенева «для равномерного распределения материала» была нарушена хронология в размещении произведений, имелись пропуски, искажения.
Вот об этом издании и писал родным Ленин, находясь в далекой сибирской ссылке.

[PMR]

«Попробую спрятаться за Писарева»

В воспоминаниях о Ленине Н. К. Крупская писала: «Меня пленила резкая критика крепостного уклада Писаревым, его революционная настроенность, богатство мыслей. Все это было далеко от марксизма, мысли были парадоксальны, часто очень неправильны, но нельзя было читать его спокойно. Потом в Шуше я рассказала Ильичу свои впечатления от чтения Писарева, а он мне заявил, что сам зачитывается Писаревым, расхваливая смелость его мысли. В шушенском альбоме Владимира Ильича среди карточек любимых им революционных Деятелей и писателей была фотография и Писарева» (Правда», 3 октября 1935 г., № 273.)

[PMR]

О том, что Ленин любил Писарева, вспоминала и его библиотекарь в Совнаркоме Шушаника Манучарьяиц. Среди книг Владимира Ильича были и труды Писарева. Ленин ссылался на них, использовал отдельные образы из его работ. В статье «Крах платонического интернационализма» он перефразировал название статьи Писарева «Прогулка по садам российской словесности», заметив в адрес меньшевистско-троцкистской газетки: «...а «Наше слово» пусть останется чем-то вроде крикливой вывески или праздничной прогулки по садам интернационалистской словесности» . Конспектируя «Метафизику» Аристотеля, Ленин записывал: «нелепо отрицать роль фантазии и в самой строгой науке: ср. Писарев о мечте полезной, как толчке к работе, и о мечтательности пустой» .

К этому положению Писарева Ленин прибегает еще раньше, в 1902 году. Отстаивая в борьбе с экономистами великое значение революционной теории, он говорит о создании еженедельной социал-демократической газеты, которая регулярно распространялась бы по всей России: «Эта газета стала бы частичкой громадного кузнечного меха, раздувающего каждую искру классовой борьбы и народного возмущения в общий пожар» .
Высказав эту мысль, Ильич заключил: «Вот о чем нам надо мечтать!» И тут же продолжил: «Надо мечтать!» Написал я эти слова и испугался. Мне представилось, что я сижу на «объединительном съезде», против меня сидят редакторы и сотрудники «Рабочего дела». И вот встает товарищ Мартынов и грозно обращается ко мне: «А позвольте вас спросить, имеет ли еще автономная редакция право мечтать без предварительного опроса комитетов партии?»...

[PMR]

...От одной мысли об этих грозных вопросах у меня мороз подирает по коже, и я думаю только —куда бы мне спрятаться. Попробую спрятаться за Писарева»
И Ленин выдвигает в виде «щита» цитату из статьи выдающегося революционера-демократа, в которой говорится о том, что мечта может обгонять естественный ход событий и помогать человеку, но может и «хватать» в сторону.

Из какого произведения Писарева эти слова взял Ленин? Каким изданием он пользовался в своей работе? Статья «Промахи незрелой мысли», из которой приведена цитата, была опубликована впервые в 1864 году в 12-.Й книжке журнала «Русское слово». Потом она перепечатывалась в собраниях сочинений Писарева, издаваемых Ф. Павленковым. Как раз одним из этих изданий и пользовался Владимир Ильич.

Кто же такой издатель Флорентий Павленков?
В июле 1868 года Цензурный комитет получил книгу — вторую часть сочинений Д. И. Писарева. Цензоры решили, что статьи Писарева «Русский Дон-Кихот» и «Бедная русская мысль» не могут пройти, так как высмеивают религию, существующие законы. Павленкова решили привлечь к ответственности. Так прогрессивный издатель 60-х годов оказался на скамье подсудимых. После долгих разбирательств в низших инстанциях дело было передано в Сенат. И вот 14 мая 1869 года состоялось публичное заседание. Обвинителем был обер-прокурор, решали дело шесть сенаторов. Наконец, вынесли определение: подсудимого Павленкова «от наказания по настоящему делу освободить, а напечатанную им статью Писарева «Бедная русская мысль» уничтожить».

[PMR]

Павленков все же нашел способ сохранить осужденную статью Писарева, обойдя и на этот раз цензуру, но уже «на законном основании». Еще перед судебным заседанием он привел стенографа, который записал речь прокурора и речь защитника. А так как тот и другой на выступлениях приводили обширные цитаты из криминальных статей Писарева, то по существу вся «Бедная русская мысль» была ими воспроизведена. Процессы гласного суда печатались тогда без прохождения цензуры. Флорентий Павленков воспользовался этим и имел стенографический отчет в последний том издания сочинений революционера-демократа.

Шеститомник Писарева, которым пользовался Ленин, был издан Павленковым большим тиражом. Вот почему эти книги можно встретить нередко в наших библиотеках и на полках библиофилов. Но одну книжку статей Писарева найти трудно. Это «Дополнительный выпуск» к шеститомнику. В нем впервые была опубликована статья Писарева «Бедная русская мысль», которую так настойчиво не пропускала цензура, а также и стенограмма «Литературный процесс по 2-й части сочинений Писарева». Этот отчет, как ни пытался Павленков опубликовать, цензура всегда вырезала.

Появление «Дополнительного выпуска» до первой русской революции было невозможно. Только с революцией цензура, как писал Ленин, «была просто устранена. Никакой издатель не осмеливался представлять властям обязательный экземпляр, а власти не осмеливались принимать против этого какие-либо меры».

[PMR]

ЛЕНИН ЧИТАЕТ МЕМУАРЫ

Если собрать воедино воспоминания артистов, писателей, политических деятелей, которые прочитал за свою жизнь В. И. Ленин, то они составили бы целую библиотеку. Мемуары помогали вождю глубоко изучить жизнь эпохи, верно оценить политическую и философскую платформу писателей-классиков. Они давали отдых и расширяли кругозор.

. Старая, но хорошо сохранившаяся книга. «НА СЛАВНОМ ПОСТУ (1860—1900). Литературный сборник, посвященный Н. К. Михайловскому». Книга как книга, по «возрасту» не так уж стара, да и к редким не отнесешь. Но в "ней интересна статья Л. Пантелеева «Из воспоминаний о 60-х годах».

Лонгин Федорович Пантелеев — один из видных революционеров 60-х годов. Его деятельность была связана с «Землей и волей». Он близко знал Чернышевского, Салтыкова-Щедрина, других крупных писателей. Вот, например, как он описывает выступления Некрасова на публичных чтениях:
«На чтениях часто выступал Некрасов; читал он тихо, замогильным голосом; к некоторым стихам его это очень шло, например «Еду ли ночью...», но где требовалось больше энергии, например «Стой, ямщик», тут он не мог производить сильного впечатления. Как-то Кавелин рассказывал, что когда Некрасов в первый раз прочитал в их кружке только что написанное им «Еду ли ночью...», то все были так потрясены, что со слезами на глазах кинулись обнимать поэта».

[PMR]

Воспоминания свои Пантелеев опубликовал- частично в сборнике «На славном посту», а потом целиком отдельной книгой в 1905 году.

Теперь раскроем 5-й том Полного собрания сочинений В. И. Ленина, где помещена его статья «Гонители земства и аннибалы либерализма». Говоря о народном возмущении после тридцатилетия николаевского режима, Владимир Ильич приводит несколько цитат из воспоминаний Пантелеева, в частности о петербургских пожарах в мае 1862 года:
«К началу 1862 года общественная атмосфера была до крайности напряжена; малейшее обстоятельство могло резко толкнуть ход жизни в ту или другую сторону.

Эту роль и сыграли майские пожары 1862 года в Петербурге». Начались они 16-го мая, особенно выделились 22 и 23-го мая — в этот последний день было пять пожаров, 28-го мая запылал Апраксин двор и выгорело громадное пространство вокруг него. В народе стали обвинять в поджогах студентов».

Ленин указывал в примечаниях ,к своей статье, ссылаясь на Пантелеева, что следственная комиссия не открыла никакой связи петербургских пожаров с политикой. Член комиссии Р. 3. Столбовский рассказывал Пантелееву, «как удалось ему в комиссии вывести на свежую воду главных лжесвидетелей, которые, .кажется, были простым орудием полицейских агентов».

[PMR]

Ссылки на мемуары Л. Пантелеева дали Владимиру Ильичу прекрасный материал для подтверждения основных положений, выдвинутых в статье «Гонители земства и аннибалы либерализма». А попутно были прочитаны и те страницы, где автор говорил о своих встречах с Николаем Алексеевичем Некрасовым, которому Ленин дал высокую оценку в статье «Памяти графа Гейдена»:
«Еще Некрасов и Салтыков учили русское общество различать под приглаженной и напомаженной внешностью образованности крепостника-помещика, его хищные интересы, учили ненавидеть лицемерие и бездушие подобных типов» .

[PMR]

Сутки были наполнены до предела. Наполнены делами— запланированными и теми, которых не учтешь. Наметить основные задачи Госполитпросвета, написать статью о борьбе внутри Итальянской социалистической партии, подумать над проблемами электрификации России и написать об этом Кржижановскому. А борьба с бандитами на Кавказе, вопрос о капитуляции Врангеля, обсуждение проекта тезисов о задачах профсоюзов. И где-то между этими делами память удерживала название книги, которую он должен непременно прочесть.

10 ноября 1920 года Владимир Ильич пишет своему библиотекарю Шушанике Никитичне Манучарьянц:
«Нельзя ли достать мне ( на прочтение только, на 1 неделю) книгу: Головачева-Панаева: «Воспоминания» СПБ, 1890».

Вскоре книга была на рабочем столе Ильича.

Для какой цели понадобились Ленину воспоминания Панаевой? Без сомнения, он заинтересовался не ее личностью и не ее беллетристическими произведениями. Скорее всего тем, что Панаева была связана с Некрасовым, другими революционерами-демократами. И, прочитав эту книгу, Владимир Ильич надеялся узнать много интересного о любимом поэте, которого читал, знал наизусть, цитировал в своих статьях и докладах.
Авдотья Яковлевна Панаева в литературных кругах была известным человеком. Белинский, Чернышевский, Добролюбов считали ее своим другом. Будучи гражданской женой Некрасова, она написала с ним в соавторстве два романа —«Три страны света» и «Мертвое озеро».

[PMR]

...Окраина Петербурга. Простой стол в скромно обставленной комнатушке. Разбросанные листы бумаги и склонившаяся над ними старая женщина. Она пишет, часами не вставая со стула, словно боится, что забуду г. о чем нужно рассказать.
Да, она многое перезабыла, путаются имена, особенно даты. Но картины жизни, лица известных .чудпжнп ков, литераторов, артистов в ее памяти как живые,

Она рассказывала о борьбе демократов с либералами, о том, как Некрасов и Панаев купили журнал «Современник», о цензурных мытарствах издателей. Память ее удержала и эпизод, послуживший Некрасову для создания замечательного стихотворения «Размышления у парадного подъезда»:
«Накануне того дня, как было написано это стихотворение, я заметила Некрасову, что давно уже не было его стихотворений в «Современнике».

— У меня нет желания писать стихи для того, чтобы прочесть двум-трем лицам и спрятать их в ящик письменного стола... Да и такая пустота в голове: никакой мысли подходящей нет, чтобы написать что-нибудь.

На другое утро я встала рано и, подойдя к окну, заинтересовалась крестьянами, сидевшими на ступеньках лестницы парадного подъезда в доме, где жил министр государственных имуществ.
Была глубокая осень, утро было холодное и дождливое. По всем вероятиям, крестьяне желали подать какое-нибудь прошение и спозаранку явились к дому. Швейцар, выметая лестницу, прогнал их; они укрылись за выступом подъезда и переминались с ноги на ногу, прижавшись у стены и промокая на дожде.