[PMR]

Мое внимание в этой книжке привлекла фамилия — П. Васильев. Она была написана сверху на титульном листе, и я вначале как-то не придал ей значения: ну мало ли Васильевых в России, и что особенного, если один взял да и указал, что он, а не кто иной, хозяин книги. Но вглядевшись в выцветший карандаш, конфигурацию букв, твердый знак в конце фамилии, я понял: владелец книги мог быть и современником писателя.
Фамилия так и осталась бы нераскрытой. Но как-то, просматривая письма Тургенева, я обратил внимание на одного из адресатов. Это был казанский библиограф и краевед Петр Петрович Васильев. Сю лет тому назад он выпустил книжечку «Библиографическая заметка о переводе сочинений И. С. Тургенева на иностранные языки»; опубликовал несколько статей о писателе в различных газетах и журналах. Казанский литератор переписывался с Иваном Сергеевичем. Писатель сообщал ему, какие из его произведений переведены на иностранные языки. В одном из писем Тургенев упомянул о своей поэме «Поп», ходившей в списках по всей России.
Думаю, что литератор из Казани и был владельцем тома Тургенева. Это тем более интересно, что на страницах много пометок, замечаний, сделанных, как предположили работники музея из Татарии, П. П. Васильевым, литератором и общественным деятелем.

[PMR]

ДЛЯ МОЛДАВСКИХ КРЕСТЬЯН

Как-то зашла ко мне знакомая учительница, принесла небольшую книжку и рассказала ее историю. Они с классом решили собрать библиотечку старинных книг. Каждый должен был поискать у родственников, на чердаках, в чуланах, кладовках старые книги. Поначалу ей казалось, что из ее затеи ничего не получится. Но вот стали появляться книги — потрепанные, ветхие. Среди них оказались прижизненные издания Горького, Чехова, Короленко. Ученик Сережа Бордеяну принес дореволюционное издание рассказов Льва Николаевича Толстого на молдавском языке. Правда, титульный лист был вырван, не было последней страницы. Как узнать: кто издал книгу? Я пересмотрел все справочники, пособия, но ничего об этом издании не нашел.
Много пришлось потрудиться, прежде чем был установлен год и место издания. Работники Государственной библиотеки им. В. И. Ленина прислали из Москвы фотокопию обложки. Это оказались «Рассказы графа Льва Николаевича Толстого», выпущенные в 1908 году к 80- летнему юбилею писателя.

[PMR]

Л. Н. Толстой пользовался большой любовью и популярностью в Бессарабии. К нему нередко обращались с вопросами учителя, библиотекари, журналисты. Еще в сентябре 1903 года, когда Льву Николаевичу исполнилось 75 лет, организаторы Оргеевской библиотеки попросили его дать согласие быть «почетным членом» их библиотеки. Они писали ему из Оргеева:
«Высокопочитаемый Лев Николаевич!
Дирекция Оргеевской общественной библиотеки-читальни приносит своему почетному члену свои почтительнейшие поздравления с юбилеем — великим праздником земли русской. Открыв лишь недавно нашу библиотеку, мы поспешили избрать Вас, дорогой учитель, почетным членом этого скромного просветительного учреждения, желая этим отметить основные цели его и стремления — служить завету Вашему: любить людей и внушать другим эту любовь».
И вот теперь передо мною редкая книжечка, изданная к 83-летию со дня рождения писателя. Отпечатана она была в Кишиневе, в типографии газеты «Бессарабская жизнь». Предназначалось это издание для крестьян молдавской деревни. Даже на обложке Лев Толстой был изображен в поле с косою в руках! Переведены были на молдавский язык три рассказа: «Хозяин и работник», «Два старика», «Чем люди живы».
Во вступительной статье издатель рассказал о жизни и деятельности Толстого, указал и цель издания — познакомить бессарабских крестьян с произведениями великого писателя.

[PMR]

ИЗДАНА В БЕССАРАБИИ

Эта книжка недавно попалась мне на глаза. Невзрачная и порыжелая от старости, она стояла на полке в моей библиотеке, зажатая между двумя старинными фолиантами.
Как-то, будучи в Москзе, я заехал в Ясную Поляну. Мне очень хотелось повидать интересного человека — Валентина Федоровича Булгакова, личного секретаря Д. Н. Толстого. До этого мы знали друг друга только по переписке.
Встретились, и, конечно, разговор зашел о Толстом, о его рукописях, редких книгах.
— Мне хорошо известно, — сказал Валентин Федорович,— что в Бессарабии до революции выпустили две книжки рассказов Льва Николаевича...
— Не две, а одну, — уточнил я. — У меня она есть. Называется: «Рассказы графа Льва Николаевича Толстого для молдавской деревни». Издана в 1908 году.
Нет, нет, — возразил он. — Была еще одна. В ней (микп Льва Николаевича и басни. Поищите ее в Молдавии.
Сколько я ни спрашивал знакомых книголюбов, сколько ни перебирал каталоги библиотек, книжка сказок и басен Толстого так мне и не попадалась. Но однажды...
Поздней осенью, в слякоть и беспутицу, я приехал в село Киштельницу Оргеевского района, чтоб проверить работу студентов-практикантов Кишиневского университета. И вот там, в доме, где жили студенты, в углу, я увидел стопку старых журналов. Среди них — несколько книжек с отодранными переплетами. Их, видно, ждала незавидная участь: с холодными днями пойти на растопку печей! Книжки не были ни редкими, ни ценными, за исключением одной. У меня сердце замерло, как только я увидел ее. Валентин Федорович был прав! На титульном листе выцветшие буквы:

«Л. Н. ТОЛСТОЙ. СКАЗКИ, БЫЛИ, БАСНИ. Издание Товарищества — Бессарабское книгоиздательство. 1917 г.».

[PMR]

Перелистал страницы. В книжке тринадцать произведений: «Мужик и лошадь», «Дуб и орешник» и другие. Вот басня, которой открывается книжка, — «Осел и лев»:
«Пошел раз лев на охоту и взял с собой осла и сказал ему: «Ты зайди, осел, в лес и кричи что есть мочи,— у тебя горло просторно. Какие звери от этого крика пустятся бежать, я тех поймаю». Так и сделал. Осел кричал, е. звери бежали, куда попало, и лев ловил их. После лова лев сказал ослу: «Ну хвалю тебя,— ты хорошо кричал». И с тех пор осел все кричит, все ждет, чтобы его хвалили».
Я пытался узнать у хозяина, как попала к ним эта книжка и попросил отдать ее мне. Он без сожаления расстался с пожелтевшей брошюркой. Рассказать же, как попала она к нему, толком не мог: на чердаке валялась!
С тех пор книжечка и стоит у меня среди редких изданий. Сколько сохранилось таких—не знаю. Во всяком случае, на мои запросы крупнейшие библиотеки и музеи страны отвечали, что в их фондах таковая не числится.

[PMR]

МОЯ ПОКУПКА

Тот день, когда я купил книжку, был воскресным. Утром при помощи кухонного ножа и сообразительности я добыл из копилки — пучеглазой глиняной кошки — серебряную монетку и поспешил на волжский бульвар. У отца день рождения, и я задумал сделать ему подарок. Начал обход с магазинов и закончил лотошниками. Не купив ничего, побрел дальше, сжимая в ладони монетку. И вдруг... Да, это произошло вдруг. Я застыл у киоска букиниста. Он разложил на парусиновом столике книжное богатство. Тут было все, что способно поразить воображение мальчишки: брошюры «Нат Пинкертон», «Русский сыщик Путилин», рассказы Конан-Дойля.
— Вам что-нибудь подобрать, молодой человек? — обратился ко мне продавец.
— У папы день рождения. Я книжку хочу ему подарить.
Продавец оживился, принял самое деятельное участие. Правда, когда он справился, каково мое богатство, то лоб его наморщился. Он удалился в домушку и вынес, точно курам на смех, две тоненькие брошюрки: одну с картинкой — рассказ Вересаева, а другую — какой-то залихватский песенник. Я передал серебряную монету и лениво побрел восвояси. Мучил вопрос: не порвать ли да выкинуть такой никчемный «подарок»? Или же довести дело до конца — вручить отцу...
Ждать до торжества не хватило терпения. Переминаясь с ноги на ногу и глядя в сторону, я сунул отцу книжонки.

[PMR]

Это тебе, на день рождения. На бульваре купил; пятнадцать копеек...
Отец погладил меня по голове шершавой ладонью и вдруг широко раскрыл глаза, совсем как сыщик Нат Пинкертон на цветных картинках.
— Ой, дурак! Ну и дурак! За пятиалтынный, говоришь?
Я опустил голову и не по-детски горестно вздохнул. По спине загуляли мурашки. Оправдывался:
— Ничего не дурак... денег мало.
— Не ты дурак-то, а букинист. Вот чудо гороховое!
Потом отец втолковал мне, что брошюра Вересаева не только редкая, но и очень ценная. Он раскрыл обложку и раз пять осторожно прикасался пальцем к размашистой и уже выцветшей подписи — «В. Вересаев».
Что же за любопытная книжечка дошла до наших дней?
Рассказ «Поветрие» Вересаев написал в 1897 году. Еще до того, как строки легли на бумагу, у автора произошел разговор с редактором журнала «Русское богатство» Н. К. Михайловским:
«Сейчас я пишу рассказ, — говорил Вересаев Михайловскому,— только вряд ли вы согласитесь напечатать его в «Русском богатстве». Там водятся социал-демократы, и отношение к ним автора очень сочувственное.
— Так что ж из того?
— В повести появляется Наташа из «Без дороги». Она находит дорогу в марксизме.
— Не представляю себе, чтобы это могло оказаться препятствием к помещению рассказа в «Русском богатстве».
— Меня, — заключает Вересаев, — этот разговор очень обрадовал, и я на минуту счел действительно возможным появление моего нового рассказа в «Русском богатстве».

[PMR]

Но когда Михайловский прочитал рассказ, то тут же охладел и к автору, и к его произведению. Уж слишком явно сочувствовал Вересаев марксистам и признавал их правоту.
Вересаев стал предлагать «Поветрие» в другие журналы. Но издатели, боясь цензурных преследований, не принимали. Тогда он махнул рукой и включил рассказ в первый сборник своих художественных произведений без предварительной публикации в журнале.
Так как рассказ Вересаева взбудоражил умы и сердца революционно настроенной интеллигенции, то его начали передавать из рук в руки. Потому-то «Донская речь», издательство юга России, решило выпустить книжечку, что и сделало в 1903 году.
Так и вышел в свет рассказ «Поветрие», один из экземпляров которого с подписью автора, бывший, как видно, в его библиотеке, купил я в детстве у ярославского букиниста.

[PMR]

ЧЕТЫРЕ БРОШЮРЫ

В этот день я получил письмо и бандероль — самодельный пакет, склеенный из грубой оберточной бумаги. Письмо было от жительницы Новокузнецка Клавдии Ивановны Пикун. Она сообщала об интересной книге Л. Н. Толстого, имеющейся у нее. Я прочитал это письмо, потом взялся за пакет. Раскрыв его, удивился: кто мог прислать мне его? В нем были четыре брошюры и лист бумаги с несколькими строчками:
«Уважаемый Борис Дмитриевич! Может быть, Вам будут нужны эти книжечки? Я их нашла здесь, в Томске. Ваша бывшая студентка Зинаида Гаврилова».
Хотя за пятнадцать лет работы в вузах не менее десяти тысяч студентов прошло перед моими глазами, однако я хорошо помнил Зину Гаврилову, лет пять назад слушавшую лекции по истории литературы. Ко многим я обращался тогда с одной и той же просьбой: уедете работать в районы, поинтересуйтесь, нет ли у жителей старых и редких книг. И вот теперь приятная весточка — пакет из Томска.
Однако, прежде чем говорить о содержании пакета Зины Гавриловой, неплохо перенестись мыслью лет на семьдесят назад и рассказать о рождении одного книгоиздательства, нашумевшего в свое время.

[PMR]

В 1895 году царское правительство закрыло Комитет грамотности — добровольную культурно-просветительную организацию. Тогда инициатор этого комитета К. П. Пятницкий со своими друзьями стал хлопотать, чтоб им разрешили открыть книжное издательство. После долгих проволочек просьбу удовлетворили. Так появилось «Знание». Оно протянуло бы незаметно свое существование до самых дней Октября, выпуская науч- но-популярные книжки и брошюры, а потом бы кануло в вечность. Но на него обратил внимание необычный писатель, о котором ходили самые невероятные слухи, легенды.
Этой необычной личностью был Горький. Он тогда начинал входить в зенит литературной славы. В ту пору в «Нижегородском листке» Алексей Максимович написал большую заметку, в которой похвально отозвался о работе молодого издательства. Вскоре после этого Пятницкий пригласил автора статьи участвовать в «Знании».
С приходом Горького к издательскому столу дело пошло по-другому. «Знание» стало выпускать не только научно-популярную, но и художественную литературу. На обложках сборников появились имена Леонида Андреева, Бунина, Скитальца. Замелькало имя молодого и мало кому известного сотрудника газеты «Курьер» Александра Серафимовича. Лучшие писатели потянулись на горьковский огонек.

[PMR]

Тонущих в пучине лженоваторства и мещанства были десятки и сотни. Так, один из молодых, но претендующих на «новизну» авторов выпустил в то время книжку, посвященную «самому себе и египетской царице Клеопатре». Этот опус он отпечатал для оригинальности на розовой бумаге и на обложке изобразил себя в виде демона, только в лаптях и с крыльями. Затем «прославившийся» автор решил порадовать читателей и другим перлом — книжкой стихов «Песни мертвеца», где прилагал свой портрет — в виде скелета! Вот такой махроводекадентокой да еще рассчитанной на примитивные вкусы полуграмотных и темных людей «ванькиной литературе» и противопоставил Горький деятельность «Знания».
Первый сборник в 325 страниц произвел страшный шум в издательском мире. Книжка стоила не так дорого — 1 рубль. Но несмотря на это, авторы получили гонорар вдвое превышающий тот, что выплачивали в журналах. Мало того, на первой странице книжки издатели объявляли, что из прибыли, вырученной от продажи этого сборника, 1000 рублей будет отчислена литературному фонду, 1000—Высшим женским курсам, 1000 — Женскому медицинскому институту, 1000 —Обществу учителей и на общежитие для детей, 1000 — на постройку детдома и 500 рублей — на Народную читальню в Кеми.

Издательство разрасталось и крепло. Писатель Николай Телешов вспоминал, как быстро расходились сборники «Знания»: они «расхватывались как магазинами, так и непосредственно публикой моментально.
Успех был необычайный. Книжные магазины не только подписывались на них заблаговременно, ню и упрашивали знакомых писателей помочь им подписаться, чтоб не пропустить очередь. Такого успеха книг я не запомню».

[PMR]

Но не только художественную литературу выпускали знаньевцы. По договору с ЦК социал-демократической партии они издали несколько произведений классиков марксизма — «Манифест коммунистической партии», «Анти-Дюринг», работы П. Лафарга, Розы Люксембург, А. Бебеля, Карла Каутского. 15 изданий из 59 социал- демократической серии было конфисковано полицией.
В. И. Ленин отметил, что в период своего расцвета это были сборники, «стремившиеся концентрировать лучшие силы художественной литературы».

Сборники «Знания» издавались такими большими тиражами, что и сейчас на полках библиотек или в частных коллекциях можно встретить эти книжки. Они не редкие и тем более не уникальные. Но передо мной распечатанный пакет и четыре тоненьких, в 10—15 страниц, брошюрки. На выцветшей бледно-зеленой обложке читаем: «Дешевая библиотека товарищества «Знание». М. Горький «Дело с застежками». Цена 3 коп. 1906 г.»
Другие брошюры — рассказы Серафимовича, Леонида Андреева, А. Куприна.
Судя по рекламе на обороте обложки, таких сборников было выпущено до ста названий.
Мне до сих пор не приходилось ни разу встречать эти книжки. Да и не мудрено: толстые, хорошо переплетенные сборники «Знания» люди хранили более бережно, чем трехкопеечные тетрадки. Прошедшие сотни рук, брошюрки приходили в ветхость, пропадали, уничтожались. Кроме того, многие из них небезопасно было хранить после подавления революции 1905 года. Вот почему таких книжек почти не осталось.

[PMR]

КТО ТАКОЙ ЦОКАЛЬСКИЙ?

Несколько лет тому назад я купил в ленинградском букинистическом магазине дореволюционный естественнонаучный сборник. Он заинтересовал меня не содержанием да и редким не был. Привлекла надпись на титульном листе:
«Глубокоуважаемому Дмитрию Феоктистовичу на добрую память от Б. Н. Юрковского, в бытность в Москве. 1 мая 1912 г.»
С именем Бориса Юрковского связана одна интересная страница из жизни Алексея Максимовича Горького.
...1 июня 1896 года Горький из Нижнего Новгорода отправил в Самару письмо Е. П. Пешковой. Были в этом письме такие строки:
«Я поеду в Москву — и даже в Питер, наверное, — но не ранее конца июля. Поеду хлопотать об изаднии книги и еще затем, чтоб отыскать там Цокальского, о котором я уже говорил тебе не раз».
Кто такой Цокальский? Чем заинтересовал он Горького? Видно, не просто случайный знакомый, каких у писателя были сотни, если не тысячи.
Сотрудники Института Мировой литературы Академии Наук СССР пытались установить, что это был за человек, упомянутый в письме Горького. Но поиски результатов не дали. И пришлось тогда в комментариях к тому из собрания сочинений указать: «Цокальский— сведений об этом лице не имеется».
Неизвестная фамилия. Что скрыто за ней? Может, какой-то важный эпизод в биографии Горького? Или переписка, интересные знакомства? Но порой в истории литературы лишь время да упорные поиски помогают раскрыть тайну. Так случилось и с загадочной фамилией...

[PMR]

Прошло двадцать лет.
Горький жил тогда уже не в Нижнем Новгороде, а в Петрограде. Книги буревестника революции читались па всех языках, имя его гремело по всему миру.
Вместе с ним в Петрограде жил юноша Б. Н. Юрковский — племянник его гражданской жены Марии Федоровны Андреевой. Горький любил его, много рассказывал ему о своей жизни. Юрковский не только слушал
пел и кого писателя, но на досуге записывал его высказывания, мысли в своем дневнике.
Однажды Алексей Маскимович рассказал Борису о своих странствиях по югу Бессарабии. Юноша довольно подробно записал в дневнике рассказ Горького:
«Это было в 92 году. В ту пору я бродяжил и находился в Аккерманском уезде на Днестре. Нанялся работать к Цокальскому. Я ему понравился, и вот однажды тот стал показывать свое хозяйство. Особенно меня поразил кабинет. Огромная комната, обшитая настоящим эбеновым черным деревом и темными панелями. Мрачно. Ряд старинных картин, гравюр, коллекций. Особенно хорош был огромный медный глобус. Города на нем были обозначены драгоценными камнями, снеговые горы посеребрены, а море покрыто ляпис-лазурью. Этот глобус старинный, очень хорошей работы. Наверное, голландской или немецкой — нюрнбургской.

[PMR]

Цокальский был в ту пору человек лет 56, с проседью, прямой, сухой, морщинистый, тяжелый взгляд. Бронзовое лицо. У него жена румынка. Немая. Вокруг говорили, что будто бы муж однажды подрезал ей язык. Но я этому не верил.
Вокруг дома сад. Дубовая аллея. Ее посредине просекает грабовая. Дубы старые, лет 500 должно быть.
Колоритная фигура. Больше с ним мне ни разу не пришлось встретиться».
Так вот кто такой Цокальский, о котором Горький упоминал в письме к Пешковой! Тайна раскрыта? Нет. Ведь запись была сделана Юрковским в 1916 году, а дневник-то не опубликован...
И с этого времени прошло еще 45 долгих лет. Один из исследователей, разыскивавший материал о связи Горького с Молдавией, обнаружил дневник Юрковского в Архиве А. М. Горького. Там был и рассказ о Цокальском.

После этого поиски приостановились. До сих пор неясно: встречался ли впоследствии Горький с бессарабским помещиком, есть ли еще где в литературе упоминание о нем. Может быть, в Белгород-Днестровском (бывшем Аккермане) живы люди, помнящие Цокальского? А где находилась усадьба помещика? Возможно, осталась дубовая аллея, пересеченная многолетним грабом?
Поиски должны быть продолжены...

[PMR]

КОНВОЛЮТ ЕСЕНИНА

Конволют. Это слово услышал я впервые от букиниста. Оно не популярно ни в науке, ни в разговорной речи и хранится где-то далеко в запасниках русского языка с его полумиллионным словарным фондом. Не найдем мы его ни в энциклопедиях, ни в справочниках, ни в словарях. Библиофилы же знают: конволют — это несколько печатных произведений, объединенных одним самодельным переплетом.
...Старый Ярославль. Неогороженная площадь, с прадедовских времен называемая Сенной. Среди толчеи, там, где на кусках мешковины разложены старые гра- мофонные пластинки, гвозди, замки и разный скарб, расстелил свое полотнище известный всем ярославским книголюбам букинист Венедикт Иванович Смирнов. Мне, мальчишке, в ту пору казалось: нет человека ученее, чем этот старый книжный волшебник с подслеповатыми глазами, кустистыми бровями.
Было время, когда к поэзии Есенина относились не очень доброжелательно. Потому мой голос, видно, и прозвучал робко, точно я обратился к старику с предосудительной просьбой:
— Мне бы стихи Есенина...
Букинист пристально посмотрел на меня немигающими глазами. Потом не опеша достал из-под вороха книг нечто растрепанное, очень самодельное и не внушающее никакого уважения. Прошамкал обеззубевшим ртом:
— Вот конволют Есенина. Старый.
Пока я, присев на корточки, с удивлением перелистывал странное «издание», он возвышался надо мною, как древняя нахохлившаяся птица.

[PMR]

Возможно, я не купил бы тогда эту книжицу, если б не обложка с поразившим меня заглавием — «Роман без вранья». Она была вплетена где-то между двухсотой и трехсотой страницами.
И я решился. Сунул старику горсть пятаков и гривенников, сэкономленных на вяземских пряниках и прозрачных карамельках «зубодерах». Прижимая к груди купленную книжку, побежал домой, повторяя, как заклинание, странное и совершенно непонятное сочетание слов: конволют Есенина... конволют...
Год проходил за годом. Книга за книгой становились в ряд на стеллажи моей библиотеки. Новые издания Есенина — яркие, в добротных красивых обложках и переплетах оттеснили в угол аляповатый конволют.
Тот, кто собирал по частям эту книгу, видно, не достал первого есенинского сборника стихов — «Радуница». Он начал свой уникум с книжечки «Трерядница», издания «Злак» 1920 года. В этом сборничке — тощей брошюрке, опубликовано было всего лишь двенадцать стихотворений: «Душа грустит о небесах» ,«Устал я жить в родном краю», «Я покинул родимый дом»... Нашла себе место страничка из какого-то издания — воспоминания Горького о том, как сам Есенин читал стихотворение «Песнь о собаке».
К «Треряднице» присоединились «Стихи скандалиста» берлинского издания и поэма «Пугачев». Затем шла «Москва кабацкая», в которую искусно были вклеены критические статьи. На предпоследнем листе в качестве эпиграфа — четыре строчки есенинского стихотворения:

Если крикнет рать святая:
— Кинь ты Русь, живи в раю!—
Я скажу: не надо рая,
Дайте Родину мою.

[PMR]

На другой лист наклеена вырезка из какой-то газеты — портрет поэта и несколько строк в траурной кайме;
«Тяжелая новость этой недели — трагическая смерть большого талантливого поэта Сергея Есенина, покончившего самоубийством в Ленинграде, в ночь на 28 декабря. Есенин был еще очень молод. Размах его дарования, самые темы его песен говорили, что Есенин может занять одно из первых мест в поэзии революционной эпохи».
Тот, кто собирал этот конволют, был большим почитателем поэзии Сергея Есенина. Он достал о нем все, что было возможно. Здесь были и стихи, опубликованные в «Красной ниве», в журналах «Культура и жизнь», «Доброе утро», несколько вырезок из сборника с претенциозным заглавием — «Гостиница для путешествующих в прекрасном». Все это перемежалось вырезками из критических статей, в которых что-либо говорилось о поэте. Иногда стихотворные строчки вдруг обрывались, так как создатель конволюта вклеивал добытые из книг, газет и журналов фотографии Есенина, его близких знакомых. Здесь были и такие фотоснимки поэта, которых мне встречать нигде не приходилось.

[PMR]

Но, пожалуй, самая большая ценность самодельной книжки заключалась в том, что владелец ее стремился собрать все сведения об истории создания поэтом стихотворений. Редкие стихи сборника не имели своего «паспорта». Иногда эти сведения, добытые из воспоминаний современников Есенина, были очень любопытны. Бот, например, вырезка из журнала «Новый мир» за 1926 год. Сергей Городецкий рассказывал о том, как Есенин увлекся идеей создания оригинальной «машины образов»:
«Я застал однажды Есенина на полу, над россыпью мелких записок, — вспоминал Городецкий. — Не вставая с пола, он стал мне объяснять свою идею о «машине образов». На каждой бумажке было написано какое- нибудь слово — название предмета, птицы или качества. Он наугад брал в горсть записки, подкидывал их и потом хватал первые попавшиеся. Иногда получались яркие двух- и трехстепенные имажинистские сочетания образов. Я отнесся скептически к этой идее, но Есенин тогда очень верил в возможность такой машины».

Трудно сказать, почему безвестный любитель поэзии Есенина прекратил работу над конволютом, ограничившись материалами лишь 1926—1927 годов. Может быть, нечего было уже подбирать, или он охладел к своей затее, а никто дела не продолжил? Так и закончилось это «издание» в одном экземпляре.

[PMR]

КНИГА, НЕИЗВЕСТНОЕ ПИСЬМО И ФОТОСНИМОК

Человек, продавший мне несколько старых изданий, попросил:
— Если будете писать заметку в газету или в журнал, не упоминайте моей фамилии.
Я немногоудивился, но обещал выполнить его просьбу. После его ухода разложил на столе купленные книжки. Внимание привлекли две брошюры, теперь уже очень редкие — рассказы Леонида Андреева «Петька на даче» и «Валя». Как и любые старые книги, они имеют свою историю.
...Беспокойно жил на земле богатый купец Парамонов. Ростовские пристани, мукомольные заводы, мельницы по всему югу России помогли сколотить миллионное состояние. Но денег «в мошну» он не прятал, не скопидомничал. По примеру своих собратьев-богачей — Третьякова, Мамонтова, сделался меценатом: завел в 1903 году собственное издательство «Донская речь», книжные склады. Парамонов вовсе не хотел подменить выгодный сбыт муки зыбкой книжной торговлей. Но собственное издательство, меценатство давало вес в обществе да и неплохую рекламу.
Близился гневный 1505 год. Книжный рынок затопило море брошюр, журналов, листков. Все это было рассчитано на массового читателя. «Миллионы дешевых изданий на политические темы читались народом, массой, толпой, «низами» так жадно, как никогда еще дотоле не читали Е России» ,— вспоминал об этом времени В. И. Ленин.
Парамонов наводнил юг России массой политических брошюр, в том числе и социал-демократических: по философии, политэкономии, о рабочем вопросе — «Кто чем живет», «Пауки и мухи»; в 1904 году в сборнике «Зарницы» он опубликовал «Песню о Соколе» и «Песню о Буревестнике» Горького. Власти штрафовали либерально" настроенного купца, запрещали наиболее революционные из выпущенных им книг. А бывало, целые тиражи прямо из типографии шли под нож или, конфискованные, «уплывали» со складов. Было, к примеру, такое сообщение: «С.-Петербургский окружной суд отдал распоряжение о разыскании и задержании издателей — казака Н. Е. Парамонова и дворянина А. А. Тарасевича...»