[PMR]

Передо мною же книга Радищева, изданная во время первой русской революции. Перепечатана она,
как сказано в предисловии, с издания «Путешествия», отпечатанного в 1888 году А. С. Сувориным.
Александр Сергеевич Суворин после долгих проволочек добился у царского правительства разрешения напечатать «Путешествие из Петербурга в Москву». Но ему было поставлено условие — выпустить книгу не более чем в 100 экземплярах и продавать не менее чем по 25 рублей за книгу. Это делалось для того, чтоб ограничить доступ ее к массовому читателю. С большим трудом удалось Суворину достать для перепечатки подлинный экземпляр «Путешествия» издания 1790 года. Он передал ценную книгу в типографию, но забыл предупредить, чтобы с нею обращались бережно. Для удобства набора книгу в типографии расшили по листам, во время работы многие страницы порвали, загрязнили. Можно было представить отчаяние Суворина: где теперь он достанет («подлинного Радищева», чтоб возвратит!. хозяину. Пришлось в газете «Русские ведомости» дать объявление: кто доставит книгу Радищева первого издания,, получит в вознаграждение 1 500 рублей. Вскоре такой экземпляр книги Суворину был представлен.

Итак, с издания Суворина и была перепечатана книги, которую принесла мне студентка. В конце книги — биографический очерк о Радищеве, написанный сыном его, Николаем Александровичем, и статья Пушкина о Радищеве. Любопытно это издание и тем, что на обложке книги впервые был воспроизведен портрет первого русского революционера.

[PMR]

ИСТОРИЯ «НОВОСЕЛЬЯ»

Будучи как-то в Сибири, я выменял у одного книголюба удивительный сборник, на страницах которого, благодаря выдумке Жуковского и практической смекалке издателя, Сошлись все видные литераторы первой трети XIX века...
Этим издателем был Александр Филиппович Смирдин.
Простолюдин по происхождению, не получившим почти никакого образования, он вывел русскую книжную торговлю из полупотемок на свет. Не кто иной, как он впервые в истории русского издательского дела стал платить авторам гонорары (до этого они за свои сочинения не получали ни копейки — творчество считалось развлечением!). Первый гонорар Смирдин заплатил Пушкину за поэму «Бахчисарайский фонтан».
В трудное для поэта время Смирдин нередко поддерживал Пушкина материально. Он приобрел у поэта право на издание уже вышедших сочинений и выплачивал ему по 600 рублей ежемесячно, деньги немалые, если учесть, что на царской службе Пушкин получал 700 рублей в год!
Смирдин облюбовал на Невском проспекте один из лучших домов, в нижнем этаже которого устроил книжный магазин.

[PMR]

Под вечер 19 февраля 1832 года не переставая открывались и закрывались двери смирдинского дома, впуская известных писателей и поэтов. Тут были Жуковский, Пушкин, Одоевский и другие.
Сели за стол. Поздравили новосела. Потом провозгласили тост в честь баснописца Ивана Андреевича Крылова. Тот поднял бокал и предложил выпить за здоровье Пушкина. Кое-кто смутился: ведь среди приглашенных были старшие по возрасту, по положению при дворе, ну хотя бы князь Петр Андреевич Вяземский или Василий Андреевич Жуковский! Но тост был провозглашен за Пушкина.
На обеде не обошлось и без курьезов. Пушкин заметил, что цензора Семенова посадили между Гречем и Булгариным, отъявленными реакционерами. Александр Сергеевич крикнул через стол:
— Ты брат, Семенов, словно Христос на Голгофе!
Все засмеялись, поняв намек: ведь Христа, по библейской легенде, распяли на кресте между двумя разбойниками!
Желая отблагодарить хозяина за радушный прием и открытие библиотеки с магазином, Жуковский обратился к собравшимся: пусть каждый подарит новоселу по новому произведению. Предложение поддержали. А через несколько месяцев Смирдин выпустил в честь памятного дня сборник художественных произведений русских писателей и поэтов.

[PMR]

У меня в руках одна из редчайших ныне книг — альманах «Новоселье». На фронтисписе рисунок, выполненный Брюлловым (братом известного художника) и гравированный Галактионовым: русские писатели за столом в библиотеке Смирдина. Во главе стола патриарх литературы — Иван Андреевич Крылов. Неподалеку от него Пушкин. Один из гостей, поднявшись, провозглашает здравицу. У книжных полок, чуть склонив голову,, стоит Александр Филиппович Смирдин.
Перелистываю страницы. Стихотворения Баратынского, Вяземского, Жуковского, повесть Панаева, отрывок из драматической поэмы Михаила Погодина. Владимир Даль подарил Смирдину одну из обработанных им русских сказок, Крылов — пять басен. Пушкин передал поэму «Домик в Коломне», которую написал еще в болдинскую осень 1830 года.
Такова история литературно-художественного сборника «Новоселье».
...Просматривая редкие книги, стоящие на полке в. моей библиотеке, я иногда беру в руки другое старое издание — стихи Пушкина. История его такова.
5 июня 1880 года на открытие памятника Пушкину в Москве пришли литераторы, учителя, чиновники. По мало кто из пришедших сюда мог сказать, что у него есть полное собрание сочинений поэта. В течение пи тидесяти лет со дня смерти Пушкина право на издание «го произведений было собственностью наследников. К 1887 году срок истекал. Многие издатели подготовились к этому дню. Работали не переставая типографии, отпечатывая лист за листом тома его сочинений. В одном только Петербурге выпускались сразу четыре издания.

[PMR]

30 января 1887 года магазин Суворина на Невском осаждали покупатели. Вое ждали открытия. И когда распахнулись двери, поток людей неудержимой лавиной ворвался в помещение. Каждый хотел приобрести сочинения Пушкина. Приказчики пришли в смятение. Некоторые из посетителей влезали на столы, за прилавки, сами брали сдачу, топтали книги, которые не унесли еще артельщики. К одиннадцати часам магазин был как после разгрома. Пришлось обратиться за помощью к властям. Наконец, с большим трудом удалось водворить при помощи полиции порядок. Теперь уже покупатели входили по очереди с зажатыми в руках деньгами. Но пробраться могли не все. Тут же заключались сделки, нанимали посыльных, перепродавали томики за большую цену.
К двенадцати часам все 6000 комплектов были распроданы — весь запас на этот день. Несколько тысяч разошлось в Москве, Харькове, Одессе и других городам. Газета «Новое время» писала:
«Сочинения Пушкина в издании г. Суворина печатались в количестве 15 тысяч экземпляров. В Петербурге и других местах сегодня продано этого издания до 16 000 экземпляров, или 100 000 томов. Такого факта не было еще с самого начала русской книжной торговли».

[PMR]

«ДОЛГ ПРЕЖДЕ ВСЕГО»

Книги. В моей жизни они всегда занимали большое место. Босоногим мальчишкой я обегал в воскресные дни ярославские базары, подолгу простаивал у «книжпых развалов» какого-нибудь старика букиниста. Во время Великой Отечественной войны я вытаскивал из вещмешка книгу и на привалах, во время затишья, словно в сон, погружался в иные миры. В Вене я, окаменев, стоял во дворцовой библиотеке, издали рассматривая потускневшее золото переплетов, заходил в библиотеки Будапешта, Белграда, Софии, в книжные магазины Бухареста, торговавшие сразу же после войны и русской книгой. А старая, уникальная книга! Я люблю покупать ее, разыскивать, изучать, передавать в музеи.
Из многих тысяч редких изданий, которые добывали у меня в руках, я вспоминаю часто об одном, связанном с Великой Отечественной войной...
...К назначенному часу мы сошлись к грузовику с оббитыми бортами, облупившейся краской и такими шинами, словно их долго и усердно глодали.
Решетка венского зоопарка, подстриженные кусты. Австрийские женщины и дети без удивления разглядывают наш грузовик. Прошел ровно месяц с того дня, как 13 апреля мы взяли столицу Австрии. А теперь приехали сюда из Медлинга посмотреть зоопарк, дворец императора, побродить по Венскому лесу.
Летчики, штурманы, механики самолетов сидели в кузове, покуривали и ожидали командира эскадрильи Петра Якубовского.

[PMR]

Подошел человек в безукоризненно отутюженном костюме. В руке небольшой саквояж, с каким обычно ходят к пациентам врачи. Я приподнялся и хотел было на ломаном немецком языке задать вопрос: что ему нужно? Он опередил меня:
— Я имею большое счастье приветствовать господ офицеров. Я — русский.
Это было сказано слишком чисто, правильно. И жесты были плавными — ни дать, ни взять профессор.
«Профессор» между тем раскрыл саквояж, вынул нечто белое, воздушное. Я пригасил цигарку о подошву сапога и с любопытством уставился на его холеные руки.
— Это очень недорого — дамский бюстгальтер. Есть на полную грудь, есть и на... Ажурная работа, ручные французские кружева. В цене, я надеюсь, мы сойдемся...
Он сделал плавный жест, приглашая оценить шитье «на полную грудь», но встретив насмешливые взгляды, продолжал, словно чеканя монеты:
— Никто не желает дамские туфли — французский каблук? Подтяжки, бритвы — прекрасное золлингеновское лезвие...
Мне как раз нужна была хорошая бритва, и предложение пришлось кстати.
— Покажите!
— Извольте, господин офицер, посетить со мною сей дом.— Снова плавный жест в сторону соседнего дома.
Это осложняло куплю-продажу и настораживало: куда-то идти, а там черт знает, что может быть. Но ведь дом-то совсем рядом, а в кобуре револьвер... И бритва нужна, старой по утрам бреешься — волком воешь.
— Ребята, я мигом!
Бритва оказалась превосходной. Я подошел к окну. Машина стояла, летчики покуривали.
Мой «профессор», русский эмигрант, решил, что я раздумал покупать бритву и утерял плавность речи:
— Нет, нет, извольте взглянуть.— Он обнажил лезвие и огляделся вокруг: что бы такое побрить.— Вот смотрите, господин офицер, я беру лист бумаги..'.
Он взял с подоконника какую-то книжечку, раскрыл ее и приложил лезвие к тонкому листу.
— Беру. Сколько?
Расплачиваясь, скосил глаза на книжку, которая чуть не попала под гильотину. Автор — Герцен; название незнакомое — «Долг прежде всего».
— Сдачи не надо. Можно книжечку взять?
— О-о-о! Что за вопрос, господин офицер. Окажите честь.

[PMR]

С улицы донесся гудок автомобиля...
Книжечка Герцена имеет свою историю. На основании упоминаний в мемуарах, в переписке, представим ее так.
...Поздний вечер скрыл звуки, разбросал тени. В кресле изможденный, с черными полукружиями вокруг глаз Белинский. За столом, подогнув под себя ногу, в любимой позе сидит Герцен. Блики пламени свечи гуляют па листам. Герцен читает...
Без сомнения, Белинский восхитится повестью, иначе автор не отослал бы ее в «Современник». В Петербурге ее тоже оценят, хотя и не рискнут напечатать. Панаев, встретив Павла Васильевича Анненкова, скажет:
— Герцен с ума сошел: посылает нам картины французской революции, точно она у нас дело признанное и позабытое!
Годы меняют лица, стирают грани. Тот эмигрант,, может, уже и не живет на свете; бритва давно притупилась, и ее сменила харьковская электробритва. Осталась лишь книжечка Герцена. Если бы внизу не было указано — «Издательство «Мысль», я бы тогда долго ломад голову над тем, почему она издана в Берлине, на русском языке да еще в 1921 году.
«Мысль» — издательство белоэмипрантов. Правда,, оно не походило на своих собратьев — «Русское универсальное . издательство», «Слово», «Голос эмигрантов». Эти окатывали ушатами грязи Советскую республику. «Мысль» же печатала преимущественно классиков и заботилась больше о коммерции, чем о политике. Вот это. издательство и выпустило небольшую книжку Герцена.

[PMR]

Одно время Александр Иванович собирался продолжить повесть — укрупнить замысел, развить сюжет. На Так и не собрался. Он лишь переписал второй экземпляр рукописи для некоего Вильгельма Вольфзона на предмет перевода на немецкий язык. После этого рукопись со стола перекочевала на полку, а потом в шкаф. Со временем автор забыл о ней. Правда, в 1854 году Герцен опубликовал повесть в сборнике «Прерванные рассказы». Но сборник этот был издан в Лондоне, и в Россию просочились лишь считанные экземпляры. В 1905 году ее прочитал Лев Толстой. Заметил: «Ничего подобного нет в русской литературе. «Кто виноват?»—робкое, а
это — бойкое».
Когда умер Герцен, наследники, разбиравшие его архив, не нашли рукописи «Долг прежде всего». Ее искали и дочь, и сын писателя. Редактор полного собрания сочинений историк Лемке приходил в отчаяние: «Никакие поиски не дали мне возможности напасть на след рукописи Герцена».
Произошло это уже после Октябрьской революции. Приехавший из России в Париж советский журналист В. П. Полонский зашел к одному из букинистов. Полки с ровными рядами книг, переплетенные фолианты, окутанные тишиной. И вдруг взгляд застыл на заголовке — «Долг прежде всего». Ну конечно же, рукопись Герцена! Именно та, которую автор послал переводчику Вильгельму Вольфзону. Каким-то чудом она сохранилась и наконец дошла до потомков.
Но была и другая рукопись. Та, которая побывала в редакции «Современника». Где она? На этот вопрос исследователи отвечают кратко: не найдена...

[PMR]

В БИБЛИОТЕКЕ ТИРАСПОЛЬСКОГО ПЕДИНСТИТУТА

Как-то в библиотеке Тираспольского педагогического института я обратил внимание на брошюру, которая называлась «Письмо А. И. Герцена к русскому послу в Лондоне с ответом и некоторыми примечаниями Д. К. Шедо-Ферроти».
Какова ее история?
22 июня 1853 года в Лондоне мерно застучал печатный станок Вольной русской типографии. Стук его отозвался в России. Правительство зашевелилось: нужно принимать срочные меры. Русское самодержавие умело боролось против смут, любых проявлений свободомыслия. Богата была история их подавления. На одном конце этой истории четвертованный Емельян Пугачев,, на другом — спектакль с «расстрелом» петрашевцев и объявление сумасшедшим Петра Чаадаева. Но Герцен был недосягаем. Тогда кто-то предложил: а не выпустить ли в Лейпциге журнал в противовес «Колоколу» и в нем «разоблачать» Герцена? От такого плана, однако, отказались. Стали посылать в Лондон шпионов,, чтоб найти путь нейтрализовать деятельность Герцена_ Но, увы, их узнавали и высмеивали в демократических журналах, выходивших за границей. В высших кругах поговаривали: не дать ли смутьяну денег или какой-нибудь чин, авось смирится? А один из доносчиков III Отделения переусердствовал и в 1862 году «похоронил» Герцена — выпустил книжонку «Плач гения». На обложке под заголовком был изображен разбитый колокол, а дальше сплошное покаяние, с которым «смирившийся» будто бы Герцен обращался к русскому народу с мольбой, о прощении!
Но. больше всех «преуспел» некий Шедо-Ферроти. В августе 1861 года он написал Герцену письмо и тут же поопешил опубликовать его отдельной брошюрой. Он поучал Герцена: нужно писать статьи так, чтоб не задевать за живое сановников и приближенных царя; и не к массам пусть обращается «Колокол», а к просвещенным людям, к правительству.

[PMR]

Герцен не заставил себя ждать, и 22 августа послал Шедо-Ферроти ответ:
«Вы — более консерватор, чем Александр Николае* ипч (царь.— Б. Ч.). Я в ваших глазах, вероятно, краснее человека в скарлатине. Где же нам сойтись?». «Вы меня предостерегаете, что социальные идеи, о которых я говорю, начнут осуществляться через 1000 лет. Вычисление ваше не имеет фактического основания, и вы его сделали шутя... Мне кажется, что вы принимаете петербургское правительство за чрезвычайно прочное — и строите на нем систему улучшений и прогрессов,— а оно не простоит десяти лет...»
Герцен не знал, кто такой Шедо-Ферроти, но был уверен, что это агент III Отделения. Он запрашивал политического эмигранта, издателя «Будущности» П. В. Долгорукова:
«Почтеннейший князь Петр Владимирович, пишу к вам секретный вопрос — не знаете ли вы, кто такое и что такое Шедо-Ферроти? Мне называли его Фирксом. Мы справлялись в адрес-календаре — но не знаем... Не мешает и в «Будущности» сказать — об этой системе III Отделения делать интимидации, я совершенно уверен в источнике писем».
Герцен был прав. Под псевдонимом Шедо-Ферроти скрывался барон Ф. И. Фиркс, агент царского правительства в Бельгии, а потом прислужник III Отделения.
В декабре 1861 года на французском и русском языках выходит в Берлине вторая брошюра Фиркса — «Письмо А. И. Герцена к русскому послу в Лондоне с ответом и некоторыми примечаниями Ц. К. Шедо-Ферроти».
Русское правительство облегченно вздохнуло и допустило беспрепятственный ввоз и распространение книжонки. Герцен делился с Тургеневым:
«Они мне назло дозволили в Петербурге открытую продажу Шедо-Ферроти письма. Его раскупили в один день — весь запас».
Правда, читатели по-своему знакомились с книжкой агента III Отделения. Они покупали ее, вырезали текст Герцена, а литературные упражнения Шедо-Ферроти выбрасывали за ненадобностью.

[PMR]

В защиту Герцена выступил Дмитрий Иванович Писарев. Он написал обличительную статью о вышедшей брошюре Шедо-Ферроти и передал ее студенту Петру Баллоду, имевшему подпольную типографию. Баллод был арестован. Можно представить, какой ужас обуял судейских чиновников, когда они стали читать такие строки в защиту Герцена:
«Глупая книжонка Шедо-Ферроти сама по себе не заслуживает внимания, но из-за Шедо-Ферроти видна та рука, которая щедрою платою поддерживает в нем патриотический жар и литературный талант».
Дальше Писарев разоблачал правительство, пользующееся услугами «нравственных уродов и умственных паралитиков, подобных Шедо-Ферроти». Заканчивалась статья так:
«Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть. Их не спасут ни министры, подобные Валуеву, ни литераторы, подобные Шедо-Ферроти. То, что мертво и гнило, должно само собой свалиться в могилу; нам остается дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие трупы».
Стали разыскивать: кто же автор крамолы. Баллод не запирался и назвал имя Писарева.
Арест. Четыре года одиночного заключения в Петропавловской крепости. Так поплатился Писарев, защитивший Герцена от нападок Шедо-Ферроти.
Вот какова история небольшой брошюры, сохранившейся в библиотеке Тираспольского пединститута.

[PMR]

ПЕРЕСКАЗ «СВОИМИ СЛОВАМИ»

Известно, что Иван Александрович Гончаров был очень требователен к изданию своих произведений. Он не мог без душевного трепета держать даже листы корректуры. И. И. Панаев писал однажды Тургеневу:
«И. А. Гончаров сияет, читая свои корректуры, и дрожит от восторга, стараясь в то же время прикинуться со- ие р шеи но равнодушным».
И конечно же его приводила в отчаяние любая небрежность, любой произвол издателей.
Еще в 60-е годы, когда русские читатели восхищены были только что появившимся в печати «Облсмовым», некто Шарль Делен задумал перевести на французский язык этот роман. Он обратился с просьбой о разрешении к писателю. Тот, не подозревая, какую злую шутку сыграет с ним судьба, ответил согласием.
Более десяти лет Гончаров ничего не знал о работе Шарля Делена. И вдруг в 1877 году тот прислзл ему из Франции свой «подарок» — книжку романа «Обломов» на французском языке. Бегло перелистав ее, Гончаров ужаснулся: француз перевел первую часть романа, а вторую... кратко пересказал!
Гончаров кинулся к столу и написал переводчику гневное письмо. Оно, к сожалению, не сохранилось, но о нем рассказал издателю М. М. Стасюлевичу литератор П. В. Анненков:
«Видел Гончарова... У него новая беда: какой-то господин перевел на французский язык «Обломова», но только первую часть, говоря, что она лучшая, а остальные могут быть рассказаны, и рассказал действительно. Можете себе представить, что сделалось с автором? Он написал переводчику образцово ядовитое письмо...»

[PMR]

Шарль Делен не заставил себя долго ждать с ответом. В длинном письме к Гончарову он признавался, что сам ни слова по-русски не понимает, а диктовал ему перевод некто Артамонов. Но этот Артамонов умер, а потому переводить дальше роман было некому, да и издатель решил, что для французских читателей довольно будет и одной части романа, а остальные получат в кратком пересказе!
Эта книжка глубоко ранила Гончарова, и впоследствии, когда к нему обращались за разрешением на перевод его романов, он отвечал не особенно доброжелательно. В своей авторской исповеди «Необыкновенная история» он писал:
«Весной же прошлого 1577 года пришли ко мне два француза... и спросили, могут ли они переводить или писать статьи об «Сбломове» во французских журналах? Я сказал, что не желал бы соваться в чужую литературу, а впрочем, пусть делают, как хотят!»
А в письме к В. В. Стасову Гончаров замечал: «Ко мне обращались не раз, между прочим как-то в Петербурге, за разрешением на перевод и других моих сочинений, и особенно «Обрыва». Я Есем давал один ответ: что «разрешать» перевод считаю очень нескромным со стороны автора, а «запрещать» не признаю за собой никакого права и таким образом предоставляю гг. переводчикам поступать относительно перевода моих сочинений, как им заблагорассудится».
Но не только за рубежом проделывали такие «опыты». Вот другая, столь же нелепая, сколь редкая книжка у меня в руках. Я приобрел ее несколько лет тому назад в Одессе у одного букиниста. На пожелтевшем титульном листе значится: «В. В. Павлов. Подробное изложение произведений И. Гончарова «Обломов», «Обыкновенная история», «Обрыв».
С какой целью были изданы брошюрой в 70 страниц эти выжимки? Известный одесский издатель М. С. Коз- ман решил погреть руки на невежестве публики. Дело в том, что мещане и обленившиеся буржуа не желали утруждать свои головы чтением. Но «образование» требовало хотя бы минимального знания произведений классики. Тогда на помощь умственно бедствовавшим и пришел издатель. Он поручил окололитературному ловкачу Павлову кратко пересказать «своими словами» основные произведения Тургенева, Гоголя, Пушкина, Островского, Гончарова. Назначил за эти «выжимки» из романов приличную цену и пустил в продажу. Разумеется, торговля пошли бойко. Козмана меньше всего интересовало: что даст людям его брошюра и не есть ли это издевательство над русской классикой.
И вот теперь, смотря на эти книжки, я думаю о том, что миллионными тиражами расходятся в народе тщательно выверенные, любовно оформленные и хорошо отпечатанные произведения классиков. Различные пересказы романов и повестей давно отвергнуты как нечто позорящее литературу. И книжки, о которых я рассказал, стали у нас достоянием далекой и почти забытой истории.

[PMR]

«ЧЕЛОВЕК БЕЗ МИЛЛИОНА»

Чем дальше, тем все труднее и труднее становится найти что-либо новое о великом Достоевском. Большие и значительные находки — редкая удача. И все же, работая в архивах, сталкиваясь с книголюбами и коллекционерами, нет-нет да и натолкнешься на какую-нибудь частность, которая, не являясь главной и ведущей, все же что- то прибавляет к нашему пониманию писателя...
Выписан контрольный талон. Ступени наверх. Потом несколько шагов по коридору, и я окажусь перед дверью, ведущей в читальный зал. Но я не поднимаюсь и, помедлив немного, поворачиваю вправо — в отдел редких книг Вспоминаю, как три года тому назад на пустые столы легло несколько редких книг, как потом к ним прибавлялись новые, привозимые из Москвы, из Ленинграда, из Львова, Казани. Фонд в пять тысяч томов вырос на глазах. И вот теперь, приходя в республиканскую библиотеку, я обязательно заглядываю в отдел редкой книги: беседую с сотрудниками, смотрю, как «лечат» книги, укрепляют листы, реставрируют переплеты.
И на этот раз я не напрасно заглянул сюда. Одна из книг заинтересовала меня — «Зимние заметки о летних впечатлениях» Достоевского. Издание и собственность Ф. Стелловского, поставщика Его Императорского Величества. С.-Петербург, 1866».

[PMR]

Достоевский много и горько раздумывал о свободе, о правах человека. Ну может ли быть свобода родной сострою для всех? Хотя бы, например, для неимущих.
«Дает ли свобода каждому по миллиону? Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает все, что угодно, а тот, с которым делают все, что угодно».
Книга, оказавшаяся у меня в руках, доказательство тому, что с человеком без миллиона «делают все, что угодно», пусть он будет хоть трижды честен, четырежды талантлив! За самодовольными словами «издание и собственность Ф. Стелловского» скрывалась история, случившаяся с Достоевским. История удивительная по мерзости, еще более удивительная по хищничеству и, на этот раз, совершенно поразительная по наглости.
...Все, что можно, заложено в ломбард, отнесено ростовщикам: пальто, посуда, даже столовые ложки. А кредиторы присосались, как пиявки. И тогда отчаявшийся вылезти из долговой трясины Достоевский разыскал купца Стелловского: не купит ли он у него право на издание псех произведений, хотя бы за небольшую цену? Тот смекнул: писатель популярный, издай книгу—расхватают. Но все же поставил условие: пусть Достоевский напишет еще новый роман в придачу. Куда денешься? Составили тут же контракт, упомянув, что если к 1 ноября 1866 года не будет нового романа, то он, Стелловский, в течение девяти лет имеет право издавать все, что выйдет из-под пера писателя, не платя ему ни копейки!

[PMR]

Федор Михайлович сообщал одной из своих знакомых:
«...эта статья контракта совершенно походила на те статьи петербургских контрактов при найме квартир, где хозяин дома всегда требует, что если у жильца в его до мо произойдет пожар, то должен этот жилец вознаградить все пожарные убытки и, если надо, выстроить дом заново. Все такие контракты подписывают, хотя и смеются, так и я подписал».
Прошел месяц, другой. Достоевский к издателю: дайте отсрочку. Но хитрый делец знать ничего не желал.
Друзья писателя — литераторы Аполлон Майков, Милюков, Долгомостьев, узнав, в какую беду он попал, предложили писать за него отдельные части по его же плану. Но Достоевский не хотел подписываться под чужим произведением. Тогда решили пригласить стенографистку. Пришла девушка (Анна Григорьевна Сниткина, ставшая потом его женой), и он начал диктовать новый роман.
Достоевский работал днем и ночью. Зато 29 октября большой роман «Игрок» был закончен. Написан ровно
за двадцать семь дней!
Но Стелловский был хитер. Когда Федор Михайлович
явился к нему, слуга объявил, что барин, де, уехал в провинцию и неизвестно когда вернется. Писатель кинулся в контору, но там отказались взять у него рукопись. Тогда по совету друзей Федор Михайлович сдал ее под расписку полицейскому приставу той части города, где проживал издатель. Это нужно было для того, чтоб доказать:
рукопись представлена в срок.
Стелловский все равно не выпустил писателя из своих сетей. Заплатив деньги Достоевскому, он тут же скупил за бесценок его векселя и через подставкое лицо стал взыскивать с него деньги. Клещом впился и в его книги, выпуская их одну за другой несколькими изданиями, а потом все вместе в полном собрании сочинений. Неизменно выставлял, как охранную грамоту, на титульном листе, чуть ниже фамилии знаменитого автора: «Издание и собственность Ф. Стелловского».

[PMR]

РЕДКИЕ КНИГИ ТУРГЕНЕВА

Как-то Тургенев разговорился со своей матерью, женщиной строгой, своевольной.
— Никак не могу постичь, какая охота тебе быть писателем. Ну пойми: дворянское ли это дело? Что такое писатель? Писатель и писарь—одно и то же! Ты должен служить, составить себе имя службой, а не бумагомаранием...
Едва ли кто из родных, близких и даже мать на первых порах могли предположить, какой слазный путь уготован ему судьбою. Тысячи крупных чиновников, сановников, аристократов, сделавших головокружительную карьеру, в конце концов оказались со своими делами на задворках истории. Имя же Тургенева — нетленно.
Вся жизнь писателя прошла в большом, непрерывном труде. И результат этого труда — тридцать томов сочинений и писем. Все его мысли и дела были отданы Родине: «Родина без каждого из нас обойтись может, — говорил он,— но никто из нас без нее не может обойтись».
Я расскажу о нескольких редких книгах, связанных с именем великого писателя.
Лет двадцать тому назад я ездил по городам и селам центральных областей в поисках редких книг и рукописей. И вот однажды под Костромою познакомился с одним стариком книголюбом. Он внимательно слушал, вглядываясь в меня подслеповатыми глазами. Потом монотонно, как-то «нараспев» рассказывал о писателях, уроженцах Костромы: об Александре Николаевиче Плещееве, Юлии Жадовской.

[PMR]

Уходил я от старика вечером, когда багрово-яркий солнечный шар выглядывал уже из-за низкого плетня соседнего дворика. На дне дорожного чемодана одиноко лежала старая книжка сочинений Тургенева, подаренная костромичом.
Книга Как книга: в добротном коричневом переплете, золото тиснения не потускнело от времени, только углы корешка размочились.
Так книга переехала вместе со мною из Костромы в Кишинен,
Это был седьмой том сочинений писателя, изданный Федором Иииновичем Салаевым. Тургенев уважал своего издателя за честность и добропорядочность. Однажды, как вспоминает один из современников, Салаев обратился к Тургеневу:
Нет ли у вас чего-нибудь новенького, чтоб я издал?
Тот ответил с улыбкой:
Есть роман «Новь». Но он напечатан в журнале и
критики его вовсю разругали.
- Разругали? — обрадовался Салаев. — Так я же на- печатию «Новь» в двойном количестве экземпляров!
Что вы, Федор Иванович, хотите загромоздить все полки моим романом?
А в другой раз подобное произошло с романом «Дым»: Салаев спросил, нет ли у Ивана Сергеевича чего-нибудь новенького. Тот ответил, что написал роман «Дым», но хотел бы отдать его для «Русского вестника», так как там предложили ему крупную сумму. Тогда Салаев, не торгуясь, встал, открыл шкаф и сказал:
— Вот, Иван Сергеевич, у меня тут достаточно денег, чтобы заплатить вам какую угодно сумму за ваш роман.

[PMR]

Первое собрание сочинений писателя выпустили в 1865году. Так как все книги быстро раскупили, то издание решили повторить. Иван Сергеевич' вспоминал:
«Я поселился в Карлсруэ на зиму и намерен усидчиво работать, тем более, что здешнее общество обильных развлечений не представляет; я обещал моему издателю в Москве, Салаеву, доставить отрывки из моих литературных иоспоминаний, которые он присовокупит к новому изданию моих сочинений; обещал это доставить в ноябре, а к февралю едва будет готово! Вы видите, что мне необходимо нужно отряхнуть мою славянскую лень.»
Издание вышло в свет. И вот один из томов был подарен мне когда-то костромским книголюбом.
Книга была интересна тем, что здесь Тургенев впервые собрал все свои драматические произведения: «Завтрак у предводителя», «Месяц в деревне», «Нахлебник» и другие. Всего девять пьес. Специально для этого тома он написал небольшое предисловие...