[PMR]

В руках у меня сборник «Люди и книги» Чуковского. Я не могу дочитать спокойно до конца: вскакиваю, бегаю По комнате, заново скольжу глазами по только что прочитанному. Я много читал о Некрасове, о Маяковском, п Леониде Андрееве. И был уверен: знаю о них почти Все. А тут три очерка по нескольку страниц. Написаны обычным русским языком, без штампов и сусальных украшений. И как они перевернули все в моем сознании! Русские писатели из монументов с афоризмами на замерзших устах вдруг явились ко мне живыми людьми— с чудачествами, странностями, с человеческими печалями и радостями. Я читал эту книгу не как литературовед, а как книгочий, дорвавшийся до увлекательного романа! Верно сказал Иоганн Вольфганг Гете, что оригинальность писателя не в том, что он преподносит нам новое, а в том, что умеет рассказать о вещах так, как будто о них мы никогда и не слыхивали.
В тот же день я написал восторженное письмо Чуковскому. Возмущался, что его интересная книга издана небольшим тиражом. Получить ответ не надеялся: есть ли у него время отзываться на каждое письмо. И вдруг неожиданная весточка!
«Спасибо, дорогой Борис Дмитриевич, за Ваше дружественное письмо. Всю жизнь мне суждено быть автором книг, которых «нигде не достать». Детские мои книги «Мойдодыр», «Айболит», «Муха Цокотуха» давно уже стали невидимками. Я, автор, не могу купить ни одного экземпляра. То же самое с книгой «От двух до пяти». Сейчас в Москву приехали иностранцы — просят подарить эту книгу — у меня ни одного экз.
С книжкой «Из воспоминаний» то же самое. Так до конца моей жизни вся продукция — дефицитный товар.
Письма Вашего о детском языке я не получал. Пожалуйста, не сочтите за труд написать его вновь — буду Вам от души благодарен.
Ваш Чуковский».

[PMR]

Я тут же перерыл все полки, разыскал тетрадь и заново переписал речь Володьки. В ответ получил сборник «Люди и книги» с надписью: «Борису Дмитриевичу Челышеву сердечный привет от Корнея Чуковского. Москва, 1958 год».
...На столе журнал «Дон». Одинаковые книжки. Пахнут свежей типографской краской.
Я обежал городские киоски и скупил полтора десятка седьмых номеров за 1957 год. Газетные зарисовки да очерки уже не радовали мое авторское сердце. Но статья в «Доне», да еще о неизвестных письмах Чехова!..
От тех журналов остался сейчас в моем архиве одии потрепанный в бесчисленных переездах ветеран. Его братья, наверное, тоже пропылились, пожелтели и пахнут тленом. Кому я послал их,— теперь забыл. Вспомнил об одном лишь потому, что сохранилось письмо.
«Спасибо за подарок. Я с глубким интересом прочитал Вашу статью о письмах и юморесках Чехова. Работа Ваша заслуживает всяческой похвалы. «Увы и ах!» вызвало у меня восхищение и профессиональную зависть. Еще раз спасибо за чудесную статью.
Восхитили меня прелестные рисунки Деребери. И вообще, «Дон» кажется мне интересным журналом.
Желаю Вам счастья.
Ваш К. Чуковский».

[PMR]

Зимою 1956 года я нашел неизвестные письма Чехова. Одно с неполной датой — «29-го января». Десятки вариантов испробовал я, прежде чем нашел наиболее убедительный. В письме к помещику Г. П. Кравцову Чехов обронил: «Живется сносно, но здоровье уже увы и ах!». Я и раньше встречал где-то у Чехова это «увы и их!», но где? Я вновь перечитал сочинения писателя. И не напрасно.
В конце ноября 1882 года Антон Павлович послал
п «Оскюлки» свой рассказ «Речь и ремешок». Цензура
#го не пропустила. Тогда в журнале появляется ответ:
• А П. Ч-ву. Головин пер.— Ваша прекрасная статей- ка — увы и ах!».
Выражение так понравилось Чехову, что он в декабре 1882 года написал юмористический рассказ, дав ему заглавие — «Идиллия — увы и ах!». А тут пришлось, кстати, отвечать и Кравцову. Понравившееся выражение
попало и в письмо.
Так я сделал вывод: Чехов ответил Кравцову 29 января 1883 года. Эта находка и привела в восхищение Чуковского...

[PMR]

Я снова перечитываю его письмо. Да, ему тогда понравились еще рисунки Деребери.
Отыскиваю в журнале небольшую статейку Михаила Никулина «Молодые художники Дона». Восемь репродукций. Четыре из них принадлежат живописцу из Таганрога И. Деребери. Понятно, почему привлекли Корнея Ивановича карандашные рисунки. На них — детишки, извечная его тема! Снова вспоминаю охоту писателя за детскими «речениями». Вспоминаю одно место из
его автобиографии:
«В старости, как и в молодости, лучший мой отдых — ежедневное общение с детьми, со всякими детьми от двух до двенадцати лет. Без этого общения жизнь для меня не красна: в нем я вижу источник душевного здоровья и счастья».
Мне кажется, слова Чуковского как будто «прочитал» и Виссарион Белинский. Заметил будто о нем:
«Благо тому, кто сохранит юность до старости, не дав душе своей остыть, ожесточиться, окаменеть».
Благо тому...

[PMR]

...Встреч было несколько. Запомнилась одна. Время не затушевало ее, как нечто случайное, и потому я помню тот день даже в мелких деталях. Восстановить события и разговоры помогают скупые записи в дневнике... '
Июль 1960 года. Москва. Мы идем по улице Горького: Чуковский, его сын Николай Корнеевич— тоже писатель, и я. Много солнц^а, много людей. Корней Иванович только что приехал из Переделкино, направлялся в издательство. Разговор с одного предмета переходил на другой. Разговорились о ярославском поэте Трефолеве.
— Я, помнится, читал его очерки в «Русской старине» или в «Историческом архиве». Совсем не то, что стихи. Поэт он, как еще Некрасов заметил, «не подмастерье, а мастер!». Прекрасные стихи! А в очерках, в очерках...
Корней Иванович остановился. Прищурился на квадрат вывески у входа в какое-то учреждение.
— ...в очерках его тепла, страстности не хватает.
И он усмехнулся, кивнув на вывеску.
Медленно поднимаемся вверх по улице Горького. Люди обгоняют, толкают, извиняются и пробегают дальше. Николай Корнеевич вскоре попрощался.
— Идемте вот по этой улице, не так людно. А знаете, я прочитал ваши «Заманчивые поиски». Понравились...
Я искоса взглянул в его сощуренные глаза и понял: «понравились» — это что-то сродни: не хочу, мой молодой друг, тебя обидеть, но...
И правда, спустя несколько минут, покачивая грустно головой, в такт своим мыслям, говорил:
— Вы рассказываете лучше, чем пишете. Пишите так, как видите и слышите. Вообразите, что встретили друга и с ним делитесь. Попробуйте так...
Он помолчал, провел пальцем по нижней губе и, сделан еще несколько шагов, вдруг остановился, словно перед стеною.
— А скажите, что может быть тяжелее равнодушия? II стиле, в мыслях, в отношении к тому, о чем пишешь?
Мы присели на лавочке в каком-то сквере. Я рассказнал, как во время Отечественой войны был воздушным разведчиком, о том, как стал собирать редкие книги. Он слушал, не прерывая. Когда я остановился, спросил Настороженно:
— Об этом еще не написали?
— Нет.
Жаль...
И он прищурился на голубей, суетившихся у скамьи.

[PMR]

Расстались необычно.
По аллее брели два мальчугана. Один лет двенадцати, другой — совсем малышонок. По тому, как они были одеты — в хлопчатобумажных костюмах «на вырост», поверх фланелевых рубашек, в кепках,— сразу догадаешься: из села. Старший настороженно оглядывался по сторонам.
— Смотрите,— оживился вдруг Чуковский.— Заблудились, а виду не хотят подать. Москва-то есть Москва.
Давайте-ка подзовем...
Но мальчишки словно почуяли, откуда приходит помощь. Повернули в нашу сторону.

Корней Иванович выжидающе молчал.
— Дяденька, как нам на станцию проехать?
Чуковский пошевелил бровями, как Бармалей, и с деланным удивлением оттопырил нижнюю губу.
— На станцию? Это — к вокзалу? А к какому: Ленинградскому? Ярославскому? А то есть еще Савеловский.
— Да мы на Рязань. Из Воркуты. Мать в очереди за билетами. Мы город пошли посмотреть. Далеко станция-то?
Корней Иванович тяжело поднялся, распрямляя затекшую спину.
— Что ж, до свидания... Я с ребятишками потолкую да на метро посажу. Ко мне в Переделкино милости прошу, как снова в Москве будете...

Они шли не торопясь. Степенно. Точно плыли. Большой и сбоку двое маленьких. Он наклонился и о чем-то расспрашивал.
Я долго смотрел им вслед...
И в маленькой радости человек не одинок. Он несет ее к людям. В улыбке, в глазах, в интонациях голоса. Так и я нес свою радость. Отправлял ее в обычной почтовой бандероли. Знал: через пять-шесть дней, уже забытая мною, она засветится вновь в душе другого человека.

[PMR]

Представлял: он подходит к столу. Вскрывает бандероль. Вынимает свежий номер «Сибирских огней». Удивляется: к чему посылка? И... листает страницы. Потом вдруг теплеет его взгляд, чуть расходятся полные губы. И он улыбается. Широко. Тепло. Открыто. И те, кто будет в комнате, глядя на него, улыбнутся тоже. Улыбнутся так, как я в тот день, когда купил этот журнал и тут же, у киоска, пробегал глазами те волшебные страницы с фотоснимками.
Ну, конечно же, писатель останется доволен. Ведь к журнальной заметке и он причастен.
А все не так уж сложно. Детский балетный кружок рабочего клуба в Новосибирске поставил спектакль по мотивам «Мухи Цокотухи». Корреспондент рассказал об этом в «Сибирских опнях» и приложил четыре фотоснимка.
Из Сибири журнал шел в Москву. Из Москвы в Сибирь — открытка:
«...Неужели я не поблагодарил Вас за донбассовский сборник, посвященный Чехову? Я получил его; он показался мне глубоко интересным. Чудесные снимки в «Сибирских огнях» буквально очаровали меня. Особенно хорош снимок, где изображены зрители «Мухи Цокотухи».
Спасибо и еще раз спасибо!
Желаю Вам счастья
Ваш К. Чуковский».
21.1.61.

[PMR]

Любопытная цепочка: он написал «Муху Цокотуху». Подарил детям. Дети радовались, ставя ее на сцене.
Зрители тоже радовались, смотря спектакль. Фотограф и корреспондент были довольны, уловив радость в глазах детей. Читатели радовались, встретив интересную заметку в журнале и посмотрев на фотоснимки. Я возвратил эту радость творцу «Мухи Цокотухи». Пусть примет он ее, умноженной улыбками взрослых, блеском детских глаз. Примет и порадуется детищу своего мастерства, своего таланта. Своего теплого отношения к детям.
В радости человек не одинок...

[PMR]

Творчество тем и отличается от спокойных академических занятий, что отнимает сон, лишает покоя, изматывает нервы. Оно же одаривает тебя не праздничными поцелуями, а подсовывает неразрешимые задачи. Ты бьешься, бьешься и вдруг приходишь в смятение: не хватает знаний, уменья, сил. Но есть Чуковский — доктор филологических наук, литературовед. И ты спешишь к нему, как ученик-подмастерье к большому и опытному мастеру. Почему именно к нему? Да потому, что ты смотришь, но не видишь, слушаешь, но не слышишь, трогаешь, но не ощущаешь. А он слышит, видит, ощущает, и делает это не только за себя и для себя, но и за других и для других.
Почтовые открытки. Много открыток. Иные исписаны сверху донизу. Другие — в несколько деловых строк. Я много и часто ездил, и они находили меня на Дону, в Сибири, на Крайнем Севере, в Молдавии. А сейчас, перебирая их, я с удивлением обнаруживаю: ни одной случайной, ни одного предпраздничного обязательного поздравления, широкого, как хороший зевок, и трафаретного, как докладная записка. Каждое письмо его связано с творческим вопросом и ответом, с поиском и находкой; с книгой, со статьей, с произведением искусства.
Из многих открыток я выбираю одну — в несколько строк...

[PMR]

...Впервые я услышал об этой скульптуре лет двадцать тому назад от писателя Павла Федоровича Лосева. Но и по сей день она остается для меня загадкой...
Любопытная наездница повернулась в седле. Она смотрит на двух охотничьих собак, что у ног лошади. Тут же прибрежные камни, морской якорь. Видны даже волны, набегающие на берег.
Как рассказывали, скульптор изобразил в амазонке Авдотью Яковлевну Панаеву. Ведь она вместе с Некрасовым писала роман «Мертвое озеро» (так же называлась и скульптура!). К тому же была превосходной наездницей.
Много лет фотография скульптуры стояла у меня на столе. И вот однажды в Москве я разыскал в частной коллекции бронзовую отливку. Нужно ли говорить, с каким чувством я рассматривал статуэтку! Действительно, изваять ее мог лишь большой мастер. Его имя я обнаружил выбитым с краю отливки. Это был известный русский скульптор Евгений Александрович Лансере. Тут же стояла и дата— 1885 г.
Я долго размышлял над тем, имеет ли связь наездница, изображенная Лансере, с романом «Мертвое озеро»? Панаева ли послужила прототипом для скульптуры?
За разъяснением обратился к Чуковскому. Ведь он хорошо знал скульптуры Лансере, а о жизни и творчест- нс Авдотьи Панаевой написал книгу. Что скажет он?
Ответ был таков:
«Конечно, прелестная скульптура Лансере не имеет никакого отношения к Авдотье Панаевой. В 1885 году »то|'к женщине было 60 лет. Она была в это время тучная, обрюзгшая старуха. Если существуют сведения, что Лансере изобразил одну из женщин, имеющих отношение к Некрасову, естественнее всего предположить, что это Зинаида Николаевна Викторова, его жена, которая действительно была наездницей — в то время довольно изящной.
Ваш К. Чуковский».

[PMR]

Старческая, но еще сильная ладонь пожала мою, вспотевшую вдруг ог волнения. И это не было простым рукопожатием. Я воспринял его как некий символ. Через него словно соприкоснулся с великим и нетленным. Ведь эту руку пожимали Горький и Маяковский, Александр Блок и Герберт Уэллс, Луначарский и Сергей Есенин. Его ладонь не раз ощущала теплоту ладони Репина.
Когда-то молодой литератор позировал художнику для картин «Пушкин на экзамене», «Черноморская вольница». Репин писал с него портрет. Впервые я увидел слабую, серенькую репродукцию этого портрета в одной книжке, изданной в 1912 году в Петербурге. Называлась она «Русская критика современной литературы». Забытые имена А. Измайлова, В. Буренина. Отрывки из их статей, безнадежно устаревших. Когда-то каждый мнил себя литературным судьею, новым Белинским. Но их жиденькая слава умерла вместе с ними, и книжки, что случайно пережили своих создателей, мы покупаем у букинистов порою неразрезанными.
Я заинтересовался старой книжкой лишь потому, что на одной из страниц обнаружил знакомый портрет Корнея Чуковского, написанный Репиным. Правда, там прилепилась еще оправка, начинавшаяся такими словами:
«Чуковский самый молодой из критиков, созданный исключительно газетой. Отсюда его фельетонность, впечатлительность... Блестящее остроумие г. Чуковского, соединенное со всеми упомянутыми качествами газетного работника, сделало его очень популярным среди читателей, которым некогда или скучно читать длинные рассуждения о художественных достоинствах и изъянах книг писателей».

[PMR]

Сообщалось, что сборник статей Чуковского «От Чехова до наших дней» имел небывалый успех и выдержал в течение года три издания.
Долгое время «Русская критика» лежала у меня на полке. Иногда я раскрывал книжку, отыскивал репродукцию с портрета и долго вглядывался, стараясь при помощи воображения представить, как выглядит подлинник Репина. А потом как-то взял и послал старую книгу Корнею Ивановичу. Писатель ответил:
«...от души благодарю Вас за древнюю книжку. Я прочитал ее с чувством живейшей признательности к Вам. Книжка забавная. Всколыхнула во мне много воспоминаний.

Ваш К. Чуковский.»

Это было написано не на простой почтовой карточке, а на прекраснейшей художественной открытке с изображением И. Е. Репина в «Пенатах».
Через некоторое время у меня в альбоме появилась открытка — портрет Чуковского, выполненный Репиным.

[PMR]

У него был свой путь.
Он получал и отдавал; терял и находил. Терял родных, друзей, знакомых. Терял врагов. Терял и вновь приобретал. Ведь каждый с годами что-то теряет и что- то находит. Потому что жизнь — не сквозная и гладкая магистраль, а трудная дорога. И не задержись, не остановись на ней.
У меня на полке его книги о Чехове, о Некрасове, о русских классиках. В соседней комнате дочь Иринка играет в кубики и выводит на придуманный мотив:

Одеяло убежало,
Улетела простыня.
И подушка, как лягушка,
Ускакала от меня...

Порой моя рука тянется к тетради, чтоб записать детские речения». А вчера, просматривая тематический план издательства, я встретил его фамилию. Это значит, о будущем году снова полмиллиона ребячьих рук возьмут «Муху Цокотуху», «Мойдодыра».
Если бы каждый за свою жизнь сделал вполовину того, что сделано им, великим тружеником, человечество стало бы куда богаче. А он жил. И с каждым прожитым годом побеждал смерть. Он и сейчас остается
живым.

Живым для меня, для тебя, для него.
Живым — для всех.

[PMR]

«Старинные книги постепенно исчезают, становятся редкими. Такие книги надо искать, за ни- М ми надо охотиться, иногда более терпеливо, чем за самым ценным зверем. Путей для книжных находок немало. Надо быть только внимательным и любопытным. И надо, конечно, увлечься своеобразной романтикой книжного следопытства».
И. П. Смирнов-Сокольский

[PMR]

«Для пользы общенародной...»
Нас разделяет стол. На столе — книга. Она вдвое Старше нас, если бы мы даже и сложили вместе свои годы. Старомодное заглавие прочитаешь не сразу:
«Нынешний способ лечения с наставлением, как можно простому народу лечиться от угрызения бешеной собаки и от уязвления змеи, с показанием на таблице гридиропальными фигурами, чем, когда и как змея уяз- йлнст, где яд у нее бывает и проч. Выбрав из разных авторов, сочинил для пользы общенародной Данило Симонлович коллежский асессор и штаб-лекарь».

[PMR]

Доцент Кишиневского педагогического института Борис Андреевич Гроза сообщает:

— Купил когда-то в букинистическом магазине... Я внимательно осматриваю кожаный переплет, изучаю листы с полосками филиграней. На первом надпись карандашом:
«В память дарена 16-й артиллерийской бригады фейерверкеру Ивану Нефедсвичу Никитину в Москве в приходе Покрова. Левшин. Февраля 16-го дня 1836 года».

Внизу, под фигурной чертою, названо время и место рождения ветерана: «В Москве, в университетской типографии у Н. Новикова, 1780 года.»

[PMR]

Биография Новикова похожа на героическую повесть и одновременно на приключенческий роман. Редактор первых русских сатирических журналов. Крупнейший издатель XVIII века. Организатор первого издательского коллектива в России — «Общества, старающегося о напечатании книг». Человек, арендовавший на десять лет университетскую типографию и выпустивший сотни разнообразных изданий. Создатель первого русского библиографического журнала и первого женского «модного» журнала в России. Организатор «Типографической компании», в которой объединились переводчики, редакторы, книгопродавцы. Первый издатель на русском языке Мольера, Свифта, Шекспира. Таков был русский просветитель и общественный деятель Николай Иванович Новиков.

Всю жизнь его травили, устраивали обыски, возводили на него небылицы, конфисковывали книги и, наконец, приговорили к смертной казни. Правда, Екатерина II сделала «великодушный жест»: «освободили мы его от одной и повелели запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбурпжую крепость».
Кара обрушилась и на книги Николая Новикова.

[PMR]

Еще в 1785 году императрица поручила митрополиту Платону проверить издания Новикова. Тот обнаружил среди них «самые зловредные, развращающие добрые нравы и ухищряющие подкапывать твердыню святой нашей веры». Около двадцати тысяч книг запылали огромным костром...
На столе книга. И витиеватое заглавие, и полустершаяся дарственная надпись, сделанная химическим карандашом, и филиграни бумаги — все это далекая история.
На обороте титульного листа сообщается, что книгу одобрил и пропускает в свет «коллежский советник и красноречия профессор и цензор печатаемых в университетской типографии книг Антон Барсов». Ниже, цензорского разрешения — личный знак Николая Новикова: в окружности две заглавные буквы — «НН».
Когда внимательно перечитываешь «Нынешний способ, лечения», то сразу видишь, что автор и издатель прежде всего радели о простом народе: «как можно простому народу лечиться», «сочинил для пользы общенародной» «для благосостояния Отечества моего», «ревности к общенародной пользе». А в конце книги помещена даже особая глава — «Прибавление для пользы крестьян».
Вот такую книгу и издал Николай Новиков, радевший о просвещении народа, о равноправии всех сословий. До нас дошло его высказывание: «Похвальнее быть бедным дворянином или мещанином и полезным государству человеком, нежели знатной породы тунеядцем...»

[PMR]

Как-то во время Екатерины арестовали чуть ли не всех московских книгопродавцев: несмотря на запрещение, они из-под полы торговали новиковскими книгами. Купцов предали суду, а издания Новикова конфисковали. Книгопродавцам уже мерещился сибирский тракт, когда на помощь им пришел камердинер императрицы Захар Константинович Зотов. Он вымолил «высочайшую милость», получив за это от купцов в благодарность соболью шубу. Насмерть перепуганных книгопродавцев отпустили с миром на все четыре стороны. А книги? Книги освободить было невозможно. Тут уж Никакими соболями не откупишься: Екатерина слишком хорошо помиила обиды. И потому пылали костры из мшг, рассыпая по ветру крутящийся пепел...
По несмотря на запреты, на шлиссельбургские стены, книги, что издал Новиков, шли к людям. Вот и эта — одна из тех, что служат основанием памятника великому просветителю. В 1918 году Владимир Ильич Ленин предложил первые монументы в молодой Советской республике установить Александру Радищеву и Николаю Новикову.

[PMR]

КНИГА АЛЕКСАНДРА РАДИЩЕВА

Кто-то из студентов принес мне книгу. Это оказалось «Путешествие из Петербурга в Москву», изданное в 1906 году И. Глазуновым.
Конечно, любитель редких книг мечтает поставить на свою полку не это, а первое издание знаменитой книги — 1790 года. Когда-то Пушкину, видимо, с большим трудом, удалось приобрести совершенно уникальный экземпляр. Он «одел» книгу в сафьяновый переплет и собственноручно надписал: «Экземпляр, бывший в тайной канцелярии, заплачен 200 рублей. А. Пушкин».
Кроме пушкинского экземпляра до нас дошло еще тринадцать книг «Путешествия из Петербурга в Москву», отпечатанных автором в 1790 году.
Последняя из них, четырнадцатая, сравнительно недавно была приобретена Государственным Литературным музеем. Принадлежала она Екатерине Алексеевне Обуховой, которая получила книгу от Александры Степановны Радищевой — племянницы автора. Любопытно, что племянница Радищева дожила до нашего времени и умерла в Пензе в 1923 году в возрасте 97 лет. Она-то и подарила книгу Е. А. Обуховой. А та передала ее своей дочери. После такого «путешествия» редкий экземпляр оказался в Литературном музее.