[Soap]

Вы скорей всего уже со многим встречались, но думается не со всем, к тому же иногда охота освежить память.
Одним словом здесь будут как новые так и старые произведения и так как выкладывать будем то что понравилось здесь будут только избранные (из мемориз).

Про Васю! (Оч важная инфа!!!)

Пробежав по инерции метров пять, Вася на бреющем приложился еблетом об новенький пожарный щит, и, сложившись в нескольких местах, с тихим скрипом осыпался на пол. И вовремя, патамушта в то самое место, которое Вася тока што так увлеченно рихтовал своей стриженной бестолковкой, вдруг со свистом прилетел нехуйовый такой ключег на сорок шесть, с коротким треском сгинувший где-то в недрах свежерасхуяренного пролома.
Не ожидавший таково бляццково подвоха щит судорожно перекосился на один бок и поронял с себя ведра, лопаты, прочую пожарную ****ю и первые четыре буквы пенопластового названия, в мгновение ока превратив Васю в ярого фаната Гарри Поттера: с красным жестяным колпаком на скворечнеге, пожарным багром вместо валшебной палочки, пенопластовым словом «ЖОПА» на спине и мазутно-радужным отпечатком ботинка писят второго размера на том месте, из которово с децтва росли Васины руки. А за ключом прилетело и стомегаваттное «ПАШОЛНААА***!!!», вконец добившее нервную систему бедного щита, который от таких потрясений пазорно сомлел и всем своим весом йобнулся на окончательно притихшево Васю.
Выждав для верности минуты три в позе протухшево лотоса, Вася приоткрыл один глаз и, не обнаружив поблизости ни одного бешеного начальнега, по-пластунски двинул к выходу, периодически притворяясь кучкой шлангов при звуках замыкающих от вида ползущего пожарного щита видеокамер. Выбравшиь на открытое пространство, Вася деловито стряхнул с себя детали ставшей ненужной маскировки и двинул к проходной, рассуждая по пути – вот какого хуя в каждом кино при увольнении чуваки спокойно собирают портреты жён и прочие подушки от геморроя в коробку из-под какого-нибудь ксерокса и тихо-мирно песдуют бомжевать под мост, а в жизни – так обязательно ключом по башне и копчик от пинка еще две недели ломит? Подумаешь, третий станок за месяц сломал – так их там ещо штук десять целых осталось…
Забрав пухлую от записей трудовую у кадровиков, Вася вышел на улицу и полной грудью хапнул ветра свободы, нехуйово разбавленного запахами предстоящего безденежья и расположенной рядом свинофермы. Прокашлявшись и смахнув выступившие слезы, Вася посчитал оставшиеся в карманах медяки и после короткой внутренней борьбы двинул мимо рюмочной (!) к ближайшему печатному киоску, где взял свежую газету с объявлениями и побрёл домой. Потратив пару дней на закрашивание не ответивших взаимностью вакансий, Вася остановил свой благородный выбор на впечатлившей его пунктегом «опыт работы нахуй не нужен» должности «помощник оператора говномесильного троса», или если по простому – подавальщика ключей на шестнадцать ныряющим сантехнегам. Тем более что контора славных работников ватника и вантуза оказалась практически под боком, а значит, можно будет сэкономить на трамваях.
На****ев по обыкновению с полкороба про свой невъебенный опыт разборок со всевозможными стояками (хотя единственный стояк, который он видел в жизни – это свой сопцтвенный утренний), Вася получил персональный набор разводных ключей и новенькие резиновые сапоги, а старейший работник предприятия Кузьмич, в свою очередь, получил себе персонального Васю. И потекли рабочие будни, наполненные ароматами Кузьмичова перегара, перебивающего порой даже такие сопутствующие новой профессии запахи, которые поодиночке были способны растворить любого импортного, непроспиртованного сантехнега за какие-нибудь пару часов.
Таг бы и превратилсо Вася со временем в грозного повелителя прокладок и укротителя взбунтовавшихся говноотводных труб, если бы однажды Кузьмичу во время очередной миссии по спасению человечества от сошедшей с ума сантехники не йобнула в голову предательская мысль о внеплановом опохмеле. Оставшийся без указующего перста уснувшего где-то за унитазом Кузьмича Вася попыталсо было донести до хозяина квартиры простую мысль, што пока Кузьмич не проснеццо – закрытия фонтанов в санузле не ожидаеццо, но тут хозяин достал из кармана новенькую пятисотрублевую купюру – и смертный приговор квартире таки оказался подписан.
Размотав шланги со сварочного аппарата и перекрыв холодную воду (отчего по подъезду прокатилась волна визгов принимающих утренний душ жильцов), Вася достал из пакета здоровенную горсть карбида и уже приготовился перекрестиццо и ебануть её в аппарат, но тут наконец-то вступила в действие его рас****яйка-карма, которая уже з*****ась без приключений и решила взять реванш за все недели простоя одним рывком. Хуйевознает, чо там приснилось в этот момент Кузьмичу, но отпор эта поебень из сна получила решительный: кованый сапог седого сантехнега с ювелирной точностью протаранил Васину яйцекладку и уполз обратно за унитаз, а Вася с покрасневшим вдрук еблетом в полупоклоне завалился вперед и выронил свой бесценный химгруз аккурат в очко. Получившийся термальный источнег как-то не особо вписалсо в интерьер уборной, и Васей было принято решение смыть фпесду всю эту химлабораторию, пока не прибежал хозяин и не вломил премиальных.
Пробежавшее по трубам шипение попыталось предупредить подъезд о необходимости срочнейшей эвакуации куда-нибудь на другой конец города, но заметив, што буквально все забили на его потуги большой болт, обиженно смолкло. А Вася – хуле, на пяточках попрыгал, новую жменю из пакета черпанул – и вуаля, труба сцуко как новенькая. И беда вроде стороной прошла, и все нормально – тока хозяин паходу ебанутостью с детства страдающим оказалсо: взял и попросил Васю ещо и канализационный стояк починить. А то он, видите ли, подтекает иногда *****. А Васе уже допесды все, Вася уже асом себя почувствовал! И ***** ему, што стояк, сцуко, чугуниевый и на сварку у нево аллергия вроде каг. Залихвастски подмигнув довольному хозяину, Вася небрежным кивком накрыл свой геройский еблет маской и поднес горелку к стояку…
Таково нашествия фекалоидов город не видел наверное со дня своего основания: во всем подъезде хлопали двери, на площадки выползали охуевшие в ноль жильцы (некоторые, особо удачливые - со спущенными штанами и газетами в руках), оставляя за собой полосы дымящихся удобрений, соседние дома с завистью смотрели на вдруг загоревшийся прямо в центре города ниибаццо олимпийский факел из обычной фановой трубы, который правда периодически фыркал и разбрасывал по округе облака первосортного гуано, и бегающего кругами по двору дымящегося Васю с горелкой в руках, которого все никак не мог догнать не менее дымящийся доцент Петров с монтировкой. И только видавший и не такое Кузьмич, не поддавшись панике, со всех своих кривых ног делал вид, што его здесь никогда и не было – пусть лучше суки очередной прогул ставят.
В-общем, выжил Вася, и даже до конторы дотянул на собственной тяге, несмотря на существенно мешающую навигации маску на ебле, многократно погнутую монтировкой и отказывающуюся снимаццо с Васи без применения узкоспециализированных хирургических инструментов. Правда, в конторе эту проблему решили старым добрым способом: пинок под пятую точку придал ей нужное для удаления положение, а прилетевший в догонку разводной ключ мастерски отделил её от страдальца, заодно переключив Васю в режим ожидания скорой.

ЗЫ
Таг что, камрады, если к вам вдруг придет устраиваццо на работу некий Вася с гнутой головой, покажите ему какой-нибудь разводной ключ. Если обосреццо – гоните ево нахуй, я вам по-дружески советую.

[Soap]

Карма

Сидел я на днях, жрал кортошку жареную. С луком. Без грибов. Полста себе налил. Вобщем нормальный ужин. Жена тутже ходит, жопой вертит, иддилия, короче, и метаболизм. И тут мне кто-то внятным таким, поставленным голосом говорит:
- Уймись, Серега!
Я башку от вилки оторвал и говорю:
- Чего это вдруг?
- Это ты кому? – спросила жена.
Подумал я слегонца, по-быстрому, типа нефиг жену пугать.
- Аппетиту своему, - говорю, - не лезет чето кортошка, даже с полстой.

И задумалсо. Крепко задумалсо, даже вилку положил. На стол.

Думаю, всю жизнь свою я себе карму портил. Типа только жрал, пил, курил и ебался инагда. Иногда дрочил. Ругался злыми словами сночала на ночальство, потом на подчиненных. Исправлять, думаю, карму надо, хоть и не знаю каг. Книжке умные читать – сразу затошнит. Нужно с простых вещей начинать. Нопример, с кортошки.

- Иди, - говорю, - жена, в зал ака гостиную, долбоящег смотри, а я с хавкой распутывать буду.

Жена у меня умная, как три профессора социологии. Отвалила сразу, даже повторять не пришлось.

С кортошкой распутал лехко.
- Прости, - говорю, - кортошечка, прости жену, что тебя нажарело, прости меня, что я тебя ем, ага. Ты росла, чтобы люди собрали тебя в мешки, чтобы потом ссыпали в хронилище, рассортировали, запоковали в покеты и продали в магазине, чтобы я, венец цивилизации, не каг личность, конечно, а каг представитель гуманоидов с плонеты Земля, тебя сожрал. Я не со зла, просто я хочу есть, с работы пришол. Прости.

Подумал еще.

- Прости, - говорю, - лучог, но ты был создан быть пожаренным вместе с кортошкой. Мы с женой плакали, когда она тебя резала. Честно.

И вообще, я теперь по жизне этих принципов придерживаццо начал.

Вчера в подъезд заходил, ко мне поцан какойто подошел.
- Дай, - говорит, - дядя, триццоть рублей. На пиво нехватает.
Стукнул я ему сразу в башню пару раз, потом еще ногаме попинал для верности. Он лежит, похрипывая, а я у него прощения прошу:
- Прости, - говорю, - чуваг. Вопщем, кто сильнее, тот и прав. Ты сейчас неправ. Мне самому часто на пиво нехватает. И на вотку. Жена отбирает.

Короче, испровляю карму по полной программе.

P.S. Вы простите меня, читатели, что я вам мозги ебу, но жизнь такая, и пальцы чето чешуцца.

аффтар: заборный рукав

[Soap]

Начало

Лет до четырнадцати я была послушной и хорошей девочкой. У меня были косы, нетронутые перекисью, печень, нетронутая алкоголем, и нано-сиси нетронутые даже лифчиком нулевого размера.
Мамина радость, папина гордость, и позор семьи в моих собственных глазах. Все мои школьные подружки уже пробовали польские крем-ликёры, курили невзатяг пижженный у пап «Пегас», пару раз делали «химию» на мелкие палочки, а кое-кому даже лазил в трусы Лёшка Пожидаев. Я очень комплексовала.
Пытаясь не отстать от подруг, я, рискуя здоровьем своего жопного э*****миса, выкрала у мамы розовую перламутровую губную помаду, и пронзительно-фиолетового цвета тени, а у папы – пачку «Дымка» и полкоробка балабановских спичек. На следующий день, выкрасив глаза до бровей, и щёки до ушей фиолетовыми тенями, и довершив макияж розовой помадой, я рассердила учительницу английского языка Ирину Евгеньевну, и напугала до икоты трудовика Боливара. Ирина Евгеньевна вызвала в школу мою маму записью в моём дневнике «Уважаемые родители! Обратите внимание на то, в каком виде Лида приходит в школу», а сука-Боливар, кстати, дополнительно накапал маме про запах дешёвых папирос, от которого его не смогли отвлечь неровные и страшные фиолетовые пятна на моём лице. Вечером того же дня, по убедительной просьбе жены, папа ожидаемо выдрал меня ремнём, после чего я затаила на него злобу, и паскудно плюнула ему на ботинки, когда, потирая жопу, брела через прихожую в свою комнату.
С того самого дня я уверовала в бесполезность телесных наказаний, и, годы спустя, сама никогда не ****ила своего сына ремнём, потому что точно знала, что в ответ мне нахаркают в туфли, а потом непременно пойдут по кривой дорожке.
Кое-как закончив седьмой класс, я дожила до июня, и до переезда на всё лето на дачу, во время которого я всю дорогу сидела в машине со страдальческим лицом, потому что в трусах у меня были приныканы пачка сигарет «Ява», коробочка с остатками фиолетовых теней, и большая красная папина настольная зажигалка в виде огнетушителя. Думается мне, она-то и лишила меня на какой-то кочке девственности, потому что несколько лет спустя мой первый мущина не обнаружил никакой преграды своему хую в моих внутренностях. Про папину зажигалку я ему так и не рассказала, и мы, пообзывавшись друг на друга, расстались. Нахуй нужен такой мущина, который мне не доверяет?
В общем, как видно из набора, лежащего в моих трусах, этим летом я была намерена напропалую жечь, курить, и краситься в запрещённый цвет. С противоположного конца Москвы, одновременно со мной выехала в том же направлении и с тем же выражением лица, моя подруга Маринка. В её трусах, помимо сигарет, лежало почти всё содержимое маминой косметички, а к спине, под джинсовой курткой, была привязана бутылка водки.
Жечь так жечь, хули мелочиться?
Прибыв на наши шесть соток, я первым делом ломанулась в свою комнату, перепрятывать награбленное в тайник. Тайник у меня был оборудован под плинтусом, в мышиной норе. Дохуя туда не спрячешь, но всякие мелочи вроде сигарет, и трёх чёрно-белых безыскусных порно-карт, которые волновали моё подростковое либидо, вполне влезали. Пометавшись по комнате, выискивая отдельный тайник для огнетушителя, я временно спрятала его в железный ночной горшок, в который заботливая бабушка предлагала мне ссать но ночам, потому что, боясь ночных грабителей, всегда закрывала на ночь дверь на пять замков, а ключи прятала под подушку, отрезая мне выход в уличный тубзик. Горшок я, конечно, презирала, и нашла для себя нестандартный выход в случае непредвиденного энуреза: высунув жопу из окна второго этажа, я журчала на козырёк крыши крыльца. Прям под ним у бабушки был разбит розарий из вьющихся роз, и благодаря мне, розы вырастали там каждый год на два метра вверх.
В общем, горшок всегда пустовал, и можно было не опасаться того, что кто-то в него полезет. Идеальный тайник для огнетушителя.
Стараясь не попадаться на глаза родителям, разгружающим машину, набитую барахлом, чтобы меня не припахали помогать, я тихонько, огородами, выбралась на дорогу, и поскакала к Маринке. За спиной слышались папины крики: «Вы ебанулись везти на дачу детскую коляску?! Нахуя она здесь нужна?!» - и мамины вопли: «А навоз как воровать с колхозного поля? В руках гавно понесёшь, идиот?» В общем, всё хорошо. Щас отряд не заметит потери бойца.
Маринку я обнаружила в кустах, за пятьдесят метров от её дома, и не было нужды спрашивать её о том, что она тут забыла. Я хорошо слышала голос Маринкиного папы: «Ёбнутые вы мои, что вы положили в эту коробку? Памятник с могилы Маяковского? Я вам чо, ишак – таскать эту ****ю?!»
- Разгружаются? – С пониманием кивнула я в сторону Маринкиного дома.
- Переезд хуже пожара. – По-взрослому ответила Маринка. – Курить есть?
- Две. – Я похлопала себя по паху. – Только спичек нет.
- Спички есть. – Маринка тоже хлопнула себя по промежности, и сморщилась: - Блять, надо придумывать какой-то другой способ перевозки запрещённых товаров. Мне карандаш для бровей в жопу залез, и я так от самой Гжели ехала.
- Большой карандаш-то?
- В том-то и дело, что огрызок. Большой у мамы так просто не с****ишь – попалит. И теперь я не могу его достать.
- Надо было ****ить большой. – Я поучительно подвела итог. – А теперь пойдём курить. На наше место.
«Нашим местом» у нас с Маринкой назывался тощий перелесок на краю колхозного пастбища. Там, под корнем давно упавшего дерева, в торфе, у нас была выкопана ямка, куда мы прятали наши курительные принадлежности в виде двух сигарет, оторванного чиркаша от спичечного коробка, и трёх спичек, завернув их в целлофан. Прятали мы их там ещё с прошлого года. Когда я ещё не курила, а Маринка только пробовала.
С особой торжественностью я извлекла их трусов две помятые «Явы» и полиэтиленовый пакет, а Маринка, кряхтя, вынула их своих труселей коробок спичек, и кусок карандаша.
- О! – Обрадовалась Маринка. – Вот и карандашик вышел. Тебе бровушки подмазать?
- Нахуй! – Я отшатнулась. – У меня родичи ещё не уехали. Папа мне потом жопу подмажет, а мать на цепь посадит.
- Давай-давай, отмазывайся. – Не поверила подруга. – Ссышь, что карандашик в жопе побывал?
- Что?! – Я схватила карандаш, и, не глядя, повозила им по своим бровям. – Кто ссыт? А? Я? Да я весь прошлый год с панками протусовалась! Ты на слабо меня не бери. Я так однажды земляничную вафлю из помойки сожрала, всю, целиком. Теперь меня панки уважают. Чо мне твой обосранный карандаш?
- Панки хой? – Вскинула руку Маринка, и вопросительно на меня посмотрела. – Как-то так, да?
- Панки хой! – Ответила я, и успокоилась. – Давай покумарим.
Слово «покумарить» я слышала от панков, и козыряла им при каждом удобном случае. «Давай покурим» звучало как-то по-лоховски.
- Покумарим. – Согласилась Маринка, вставила себе в рот две сигареты, чиркнула спичкой, прикурила, и передала одну сигарету мне.
- Ну? – Я вопросительно посмотрела на Маринку.
- Давай, на раз-два-три. Раз… Два… Три… А-а-а-автобус!
Курить с «автобусом» Маринку научил в прошлом году одиннадцатилетний мальчик-цыган. Он сказал, что по-другому она *** научится. «Набери в рот дыма, и скажи «А-а-а-автобус» - поучал мальчик Маринку, после чего её часа полтора тошнило по-началу. А потом Маринка учила курить с «автобусом» и меня. Я быстро научилась её на***вать, выпуская дым через нос, и не затягиваясь. Эта фишка прокатывала у меня даже в школе, когда я курила за углом, в компании старшеклассников. Отчего-то никто не задумывался о том, что пускать дым через нос проще простого. И затягиваться не надо.
- А-а-а-втобус! – Сказала я, и поспешно выпустила дым через нос. – Хорошо кумарим.
- Да просто охуительно. – Подтвердила Маринка. – Забычкуем?
- Забычкуем. – Откликнулась я, и потушила свою сигарету о ствол дерева. – Вечером ещё покумарим, когда родичи в Москву свалят. Ты зажевать чо взяла?
- А то. – Ответила Маринка, а я с тревогой посмотрела на её промежность. Подруга поймала мой взгляд, и ухмыльнулась: - То же мне, панк. Вафлю она ела, *****. Земляничную нахуй. Не бзди, у меня сосиска в кармане есть. И это… Пакет возьми с собой. Земля мокрая, сигареты даже в пакете отсыреют.
Закусив сосиской, мы разошлись по домам, договорившись встретиться в девять вечера у сторожки.
Как во всяком садоводном товариществе, у нас были сторожа. И, соответственно, сторожка. Когда-то была, во всяком случае. К своему несчастью, она была железной и *****той, и однажды зимой кто-то её с****ил целиком, прям со сторожем. Остались только четыре бетонных блока, на которых она когда-то стояла. Вот эти блоки и назывались у нас сторожкой. На них по вечерам собиралась местная шпана, играла на гитаре «Всё идёт по плану» и чота из Металлики, грустно-заунывное, а когда совсем темнело – там, по слухам, даже ебались.
Нас с Маринкой шпана считала малолетками, непригодными для ебли, и даже для бэк-вокала на «Всё идёт по плану», и постоянно нас прогоняла. Но то было в прежние годы. Щас-то нам уже было почти по пятнадцать лет, мы кумарили, у меня имелись фиолетовые тени, а у Маринки даже были сиськи. С таким арсеналом шпана была обязана нас зауважать.
С****ив у дедушки старую синюю телогрейку, заляпанную белой краской так, что даже вблизи казалось будто меня обкончал слон, и густо накрасив глаза и щёки, я неспешно подошла к сторожке без пяти минут девять, встала чуть поодаль от шпаны, демонстративно достала из кармана пакет с бычками и спичками, закурила, и выпустила дым через нос.
Через пять минут подошла Маринка, придерживая карман своей телогрейки, из которого бесстыдно торчало горлышко водочной бутылки, и, сунув в рот свой бычок, тихо сказала «Автобус». Боковым зрением мы чувствовали, что за нами наблюдают.
- Зырят. – Прошептала Маринка, кося накрашенным чем-то зелёным глазом в сторону.
- Щас должны позвать. – Я тоже покосилась в сторону шпаны. И не ошиблась.
- Эй, девчонки! – Раздалось сбоку. – Вашим мамам зять-пьяница не нужен?
- Юмористы. – Скривилась Маринка. – Ничо нового придумать не могут.
- Нужен. – Крикнула я в ответ, и неспешно двинулась в шпане.
За десять метров до сторожки меня опознали.
- О, это ж Лидка-инвалидка! А дед твой в курсе, что ты куришь?
Дружеское прозвище досталось мне два года назад, когда я, пытаясь вы****ться перед шпаной, нырнула с обрыва в пруд-лягушатник, и уебалась головой в какое-то ведро, которое ржавело на дне. Башку я тогда проломила знатно, и в местной больнице меня обрили нагололо, чтобы наложить швы. Я очень боялась, что ко мне прилипнет погоняло Лидка-лысина, и взохнула с облегчением, отделавшись «инвалидкой».
- А я не только курю. – Пространно намекнула на нечто большее я, подойдя к шпане вплотную. – Я, знаете ли, такими вещами вообще занимаюсь…
Какими такими вещами я занимаюсь, я не придумала, и боялась, что меня могут об этом спросить. Но меня не спросили, потому что к сторожке подошла Маринка, вытаскивая на ходу бутылку из кармана.
- Чо, мужики, - Маринка подкинула бутылку вверх, и поймала её за пробку. Я восхитилась. – У меня в феврале день рождения. Отметим?
«Мужики», самому старшему из которых едва стукнуло восемнадцать, посмотрели на дерзкие Маринкины сиськи, и достали в ответ гитару.
- Этой наливать? – Кивок в мою сторону.
Я растерянно посмотрела на Маринку, и прочитала в её глазах ответ…
- Наливать. – Грустно сказала я, понимая, что если мой дед учует сигареты – это полбеды, это я получу костылём по горбу, и два дня не выйду гулять, а вот если я припрусь домой бухая… У меня вообще не будет ни жопного э*****миса, ни самой жопы.
Мне протянули пластиковый стаканчик с вонючей жидкостью, и бутылку с водой, набранной на водокачке, с разведённым в ней пакетиком «Зуко».
По какому-то наитию я перестала дышать носом, и на****ла водку как лекарство, немедленно запив его бурой жидкостью из бутылки. Я не опозорилась, не проблевалась, не поперхнулась, и даже не сморщилась. Меня тут же зауважали, и самый шпанистый из всей шпаны – мой сосед Ванька – хлопнул себя по коленкам и сказал:
- Присаживайся.
Я плюхнулась к Ваньке на коленки, чувствуя себя ахуенно взрослой женщиной-шпаной, которая пьёт водку, сидит на коленях у мужика, и щас будет курить «Яву».
Второй стакан водки я выпила уже без запивки, потому что она закончилась, но Ванька сказал «Закусывай курятинкой» - и сунул мне в рот прикуренную сигарету.
И вот тут я допустила роковую ошибку. Я затянулась.
Бетонный блок сторожки стремительно поднялся вверх, дал мне по еблу, и наступила темнота, в которой слышался Ванькин голос: «Я её домой не потащу. У неё дед *****нутый. Отхуярит меня костылём, а потом ещё к моей матери пойдёт, и настучит, что это я эту овцу споил. Я её у калитки брошу», а потом меня куда-то поволокли…
Очнулась я от холода. Открыв глаза, я обнаружила, что лежу на мостике возле своего дома, и что в комнате младшей сестры горит свет. Кое-как поднявшись, я по стенке доползла до светящихся окон, и поцарапала стекло.
- Кто там? – Послышался испуганный детский голос.
- Йа-а-а-а-а… Прохрипела я. – Твоя сестра-а-а-а-а-а…
Машка отодвинула занавеску, вгляделась в темноту, и истошно завизжала.
- Не ори! – Я замахала одной рукой, поскольку второй цеплялась за стенку дома. – Бабушку разбудишь! Открой мне дверь.
- Пошёл отсюда, бомж сраный! Я щас дедушку разбужу, у него костыль и трофейный миномёт! – Крикнула Машка, и погасила свет.
Я подождала пять минут, поняла, что на сестру надежды нет, и поползла к другому краю дома, где был врыт трёхметровый столб, на котором держалась телеантенна. По-трезвому я не раз залезала по нему к себе на второй этаж, и это было нетрудно, а вот попробуй залезть туда, есть ты через губу перешагнуть не можешь…
Несколько раз я срывалась, и падала в бабушкин розарий то мордой, то сракой. В какой-то момент я даже уже доползла до крыши крыльца и попыталась подтянуться, но снова *****нулась. Я уже понимала, что и дед, и бабка давно уже проснулись от грохота, и щас стоят у двери с миномётом и костылём. Но упорно продолжала лезть вверх.
В очередной раз *****нувшись в бабушкины розы, я громко заплакала.
- Лид, это ты? – Послышался бабушкин голос.
- Йа-а-а-а… - Провыла я. – Бабушка, я напилась водки, накурилась сигарет, и пытаюсь залезть на крышу дома-а-а-а-а… Пусти меня домой, а завтра убей!
Скрипнула дверь, в лицо мне ударил яркий свет, и сознание начало меня покидать…
Как сквозь вату я слышала голоса. Бабушкин: «Юра, держи ей голову», дедушкин: «Тазик, тазик несите!», снова бабушкин: «Какой тазик?! Достань горшок из-под кровати!», и Машкин: «О, Лидка выблевала огнетушитель?!»
… И наступила тьма.

Утром я проснулась, оторвала голову от подушки, и посмотрела в зеркало, висящее напротив моей кровати. Не буду врать: я не заорала от ужаса, не нассала под себя, и не потеряла рассудок. Хуле ****ить? Но скажу честно: я поняла, почему вчера Машка, увидев меня в окне, завизжала на всё подмосковье. Делаем вывод: собираясь на пьянку, с которой тебя могут волоком тащить домой – никакого фиолетового макияжа. Никакого.
Стерев жуткие трупные пятна с лица краем простыни, я перекрестилась, и спустилась вниз на веранду, где обнаружила бабушку. Сжавшись в комок, я приготовилась к ****юлям.
- Что, хронь, проснулась? – Бабушка старалась говорить строго, но я видела, что её тянет ржать.
- Похмело не мучает? – Сбоку возник дед, который даже не пытался выглядеть зловеще.
- Бить будете? – Я опустила голову.
- А как же? – Бабушка налила из графина стакан воды, и протянула мне. – Обязательно будем. Только толку-то? Сама должна башку иметь.
- Я имею…
- Сушняк ты имеешь, а не голову. Учти: я матери-отцу ничего не расскажу, но если хоть ещё раз…
Меня передёрнуло:
- Я больше никогда… Да чтоб я… Да чтоб ещё раз…
- Вот и хорошо. – Бабушка забрала у меня стакан. – Время покажет.

… С того самого дня прошло больше пятнадцати лет. И за все эти годы я нажиралась до потери памяти раза три. А последние пять лет не пью вообще. Только по большим праздникам. И уж никак не водку.
Зато с тех самых пор я курю взатяг все эти годы, за исключением периода беременности сыном и грудного вскармливания. А когда год назад я привезла своего десятилетнего отпрыска на дачу, и повела его гулять по окрестностям, рассказывая о достопримечательностях, то, проходя мимо пустого места, на котором уже давно нет даже бетонных блоков, вскользь заметила, что вот на этом месте его мама впервые в жизни напилась.
И почему-то я даже не удивилась, когда по приезду в Москву, сын рассказал моей свекрови, как мама возила его на дачу, чтобы показать ему место, где она нажралась и накурилась. Больше он не вспомнил ничего.
Гены, хуле.

Мама Стифлера

[Soap]

Дерьмовая ситуация

Театр начинается с вешалки, а крупные неприятности – с Ершовой. Мелкие, впрочем, тоже начинаются с Ершовой, но кто их считает?
Всё началось в тот день, когда у меня закончился дома шампунь. Не тот, который Советский, а тот, что от перхоти. Перхоти, кстати, у меня нет. Прибеднятся не буду. А вот шампуни от перхоти люблю. Они ментоловые.
Так вот, шампунь от перхоти у меня закончился, и не от перхоти тоже. И даже собачий противоблошиный шампунь – и тот иссяк. А если б не иссяк – я б и им не побрезговала, ибо в этот знаковый день мне, после трёхнедельного отключения, включили горячую воду. Полдня я истово ликовала и провоцировала по телефону Ершову, которой воду обещали дать не раньше чем через неделю, на чёрную нечеловеческую зависть, а потом ликование иссякло как собачий шампунь.
Только женщина, десять лет имитирующая блондинистость, меня поймёт. Пергидрольную голову *** наны отмоешь мылом или гелем для душа. Её непременно нужно мыть шампунем. Иначе, в процессе расчёсывания волос после мытья, ты рискуешь потерять половину растительности. А я вообще рисковать зря не люблю. Даже когда вся страна упоительно про***вала в автоматах железные пятачки – я презирала этих одержимых, и в сомнительных развлечениях не участвовала. Да и пятачков мне было жалко, я их тогда копила.
Короче, шампунь был необходим мне как бутылка пива утром 1 января. О чём я с грустью сообщила в телефонную трубку Ершовой, моментально уняв её приступ чёрной зависти к моей горячей воде.
- Это ****ец, Юля. – Закончила я изливать посильно.
- А я щас в ухе почесала, а у меня накладной ноготь отклеился, и провалился мне в организм. – Невпопад посочувствовала мне Ершова, и закончила: - Встречаемся через пятнадцать минут у «Семейной выгоды».
«Семейная выгода» - это такой полезный магазин. В «Выгоде» есть очень много нужного и ненужного. И если ты идёшь туда купить туалетную бумагу – ты всё равно оставишь там сто баксов. Потому что:
А) Там продаётся бытовая химия по низким ценам, и придя туда за туалетной бумагой, ты дополнительно вспоминаешь что надо ещё купить «Туалетного утёнка» (а вот он, кстати), лак для волос (надо же, акция: «Купи два баллона, получи третий бесплатно»), и «Ух ты! Мега-ебанись-какая-здоровенная пачка прокладок с надписью «Восемнадцать прокладок в подарок»
Б) Помимо бытовухи там продаётся куча всяких приблуд типа консервных ножей, керамических чашечек со знаками зодиака, салфетниц, и подставочек под чайные пакетики. В общем всё то, без чего ты, оказываецца, жить не можешь.
В) Пока ты стоишь в очереди к кассе, ты всегда покупаешь три зубных щётки с покемонами, резинку для волос, пузырёк с какими-то блёстками (нахуй ненужный, как и покемоны, но я блёстки всегда покупаю, если очередь длинная), и запасные кассеты к бритве «Венус», потому что некстати вспомнилось, что в трусах у тебя противотанковый ёж. А мерзопакостные хозяева магазина, как нарочно, развесили всё это говно возле касс.
Г) И самое главное, из-за чего стоит посетить этот магазин - там всегда можно что-то с****ить. Ибо видеонаблюдения нет, а охранник в «Выгоде», как правило, дед-подагрик в бифолокальных диоптриях, или рахитичный юноша, сутками разглядывающий в казённое зеркало свои прыщи.
«Семейная выгода» находится в пяти минутах ходьбы от моего дома, и на первом этаже Юлькиного. Хорошо устроилась баба. Теперь у неё дома всегда есть неиссякаемый запас резинок для волос, пузырьков с блёстками, консервных ножей, и всего того, что можно с****ить, не боясь огрести по горбу от прыщавого охранника.
- Привет, вшивая. – Уважительно поздоровалась со мной Ершова, стоя на пороге «Выгоды».
- Здравствуй, воровка тампаксов. – Громко ответила я на приветствие, отчего Юлька набычилась, а охранник чудо-магазина просканировал Ершову взглядом.
- А сказала б ты это на полтона ниже, - наклонилась к моему уху Юлька, - был бы у тебя щас бесплатный годовой запас шампуня. Но теперь у тебя будет бесплатный *** на воротник.
С этими словами Ершова повернулась лицом ко входу в магазин, и тут случилось ЭТО.
Трудно сказать, что произошло в ту секунду. Я сразу и не поняла. Лишь по отчётливой вибрации, исходящей от Юльки, я догадалась, что что-то произошло.
- Лида, это ОН… - Враз посиневшими губами прошептала Юлька, и на них запузырилась слюна.
- Кто? – Я пыталась понять, куда смотрят Юлькины глаза, но они смотрели в разные стороны, что усложняло мою задачу. – Вова-Невопрос?
Вове-Невопросу Юлька уже год торчала пятьсот баксов, и отдавать их не собиралась, несмотря на то, что ей неоднократно передавали Вовины пожелания: «Встретить бы эту убогую – и жопу ей порвать».
- Нет… - Стучала зубами Юлька. – Вот ОН! – И она страшным Виевским жестом указала на охраника магазина. – Ты посмотри, как он похож на Рики Мартина!
Я посмотрела. На мой дилетанский взгляд, я гораздо больше похожа на Рики Мартина, чем указанный Юлией охранник. Он, скорее, был похож на Дроботенко. Но Юля продолжала вибрировать, и тащила меня в магазин.
- Слушай… - Ершова, не глядя, сметала с полок всё подряд: пачку памперсов для взрослых, освежитель для туалета, резиновую шапочку для душа и бальзам Дикуля от артрита. – Ты веришь в любовь с первого взгляда?
- Ты ***улась, Юля. – Я вырвала из Юлькиных непослушных рук керамическую негритянку с одной сиськой. – Так не бывает. В кого ты влюбилась? Вот в эту сироту вокзальную?
- Что?! – Ершова выдрала у меня негритянку-ампутантку. Её глаза метали молнии и бомбы. – Он похож на Рики Мартина, и мою детскую мечту одновременно! Он охуителен!
- Даже я в детстве не так голодала. – Злость на Юльку сразу испарилась. – Хотя у меня папа алкоголик. Ну, чо трясёшься? Иди, познакомься.
- Лида, - Юлька нащупала на полке лампу-ночник в виде безносого колобка-сифилитика, и положила её в корзинку. – Я не могу. Вот, хошь верь – хошь нет – не могу. Ноги как ватные… Может, ты подойдёшь? Только, умоляю, не позорь меня. Давай так: щас мы выйдем отсюда, я покурю на улице, а ты задержись тут, типа чота забыла купить, и подойди к нему.. Ну и… Блять, сама придумай, чо ему сказать. Твоя цель – всучить ему мой номер телефона. Если он позвонит, с меня… - Ершова беспомощно огляделась по сторонам, заглянула в свою корзинку, и вздрогнула: - С меня вот этот колобок, и вот этот прекрасный бальзам от артрита.
Конечно же, бальзам решил. Так бы я *** ввязалась в эту авантюру.
- Пиздуй курить. – Я подтолкнула Юльку к кассе, а сама начала наворачивать круги по магазину, одним глазом выбирая шампунь от перхоти и блох, а вторым следя за предметом Ершовской страсти. И у меня это даже получилось. Захватив на кассе ещё три зубных щётки с покемонами, пузырёк с блёстками и резинку для волос, и забыв с****ить кассеты для бритвы, я оплатила покупки, и уверенно подошла к охраннику.
- Витя? – Сурово кивнула я на его бейджик.
- Паша… - Испугалось воплощение Ершовского временного (я надеялась) слабоумия.
- А почему написано Витя? – Я выпучила грудь, и честно отрабатывала артритную мазь.
- Он болеет, а я за него… - Рики Мартин для слепых был окончательно сломлен. – Зачем я вам?
Он посмотрел на меня глазами изнасилованного толпой армян эмо-боя, и на меня одновременно накатила тошнота и чувство жалости к Юльке.
- Слушай меня, Витя… - Я грохнула на пол корзинку с шампунями, и наклонилась к Юлькиному принцу.
- Я Паша… - Задушенно пискнул Витя, и потупил взор.
- У тебя мобила есть, Паша?
Двойник Дроботенко нервно похлопал себя по груди, по ногам, попал ненароком по яйцам, огорчился, но телефон мне протянул.
- Возьмите…
Блин, а я-то, дура, резиночки для волос пизжу. Да мне с моим талантом можно мобилы у лохов отжимать!
Я сурово внесла в его записную книжку Юлькин номер, и показала ему:
- Вот по этому номеру позвонишь через полчаса. Спросишь Юлю. Дальше следуй инструкциям. Всё понял, Витя?
- Паша… - С надрывом крикнул охранник, а я заволновалась. На нас уже странно смотрели кассирши. – Я позвоню!
- Вот и хорошо. – Я выдохнула, и моя грудь впучилась обратно в рёбра. – И ты тоже хороший, Витя.
Переложив свои покупки в фирменный бесплатный пакет, и попутно с****ив их ещё штук двадцать, я вышла на улицу, и подошла к лихорадочно жующей незажжённую сигарету Юльке.
- Гони сифилитика и суспензию. Дело в шляпе.
Ершова вздрогнула, и подняла на меня глаза:
- Когда?!
- Через полчаса. Жди, галоша старая. Позвонит обязательно.
Юлька затряслась, а я выудила из её пакета лампу и бальзам Дикуля, и лёгкой походкой отправилась навстречу своему щастью. К горячей воде, чистой башке, и к джакузи для нищих.
***
Телефон, который я предусмотрительно не взяла с собой в ванную, разрывался на все лады уже полчаса. Судя по мелодиям, Юлька вначале звонила (телефон говорил аденоидным голосом «Здравствуй дорогой друг. Пойдём бухать?»), а потом слала смс-ки.
Я же решила дожидаться звонка в дверь. Тем более, что он не заставит себя долго ждать.
И дождалась. И даже успела намотать на себя полотенце, и открыть входную дверь.
- Собирайся! – Юлькины глаза горели нехорошим огнём. – Быстро, я сказала! Он позвонил! Ты понимаешь? Паша позвонил! Его Пашей зовут, представляешь? Павлик… Павлушка… Пашунечка… Охуительное имя! Чо стоишь? Башку суши! Он нас в гости пригласил. Потому что скромный. Не хотел, чтобы я подумала, будто он хочет мной воспользоваться бессовестно. А галантно сказал: «Приходите, Юлия, с подругой своей». Вот так именно и сказал. На «вы»! Юлией называл! Только попробуй при Пашунечке назвать меня Ершепатологом!
Я молча вытирала полотенцем жопу, и с тоской смотрела в никуда. За все семнадцать лет, что я знаю Юльку, ТАК у неё колпак снесло впервые. И кажется, я точно знала, почему Пашунечка побоялся приглашать Ершову тет-а-тет. Он просто ссал, щщщенок. Хотя, за что его винить? Я б сама на его месте…
Через три часа мы с Юлькой стояли у Пашиной двери. Я ковырялась в носу и зевала, а Юлька нервничала:
- Слушай, чота у меня живот разболелся – сил нет. От нервов что ли? У тебя с собой вечно в сумке вся аптека – дай чонить сожрать.
- Успокоительное? – Я открыла сумку.
- О****инительное, *****! – Юлька покраснела. – Поносоостанавливающее!
- А нету. – Я захлопнула сумку. – Ты вчера последнее сожрала, фабрика жидкого говна. И перестань трястить – смотреть тошно. Звони уже.
Ершова побледнела, быстро перекрестилась, и вдавила кнопку звонка.
«А кука-ра-ча, а кука-ра-ча, а ля-ля-ля-ля-ля-ля!» - послышалось за закрытой дверью, и у меня тоже вдруг заболел живот.
Щёлкнул замок, и на пороге возник Пашунечка, которому, судя по цвету его лица, тоже требовалось поносоостанавливающее.
- Юлия? – Слабо похожий на Рики Мартина Юлькин принц попятился.
- Да-а-а-а, это йа-а-а-а… - Провыла Ершова, и семенящими шажками рванула в жилище своего возлюбленного, где затравленно начала открывать все двери подряд, пока не скрылась за нужной.
- А это я, Витя. – Я вздохнула, и потрепала полуобморочную тушку по щеке. – Пойдём, самовар вздуем, родимый.
Самовар мы вздувать даже не начали, как у меня в сумке раздался голос: «Здравствуй, дорогой друг. Пойдём бухать?»
- Меня вызывает Таймыр. – Веско доложила я Паше, и вышла в прихожую.
- Чего тебе? – Рявкнула я в трубку, одновременно дёргая ручку на двери в туалет.
- Воды-ы-ы-ы… - Стереозвуком в оба уха ворвался Ершовский стон.
- Какой, *****, тебе воды, ***ище поносное? – Я слегка занервничала. – Ты в сортире сидишь, квазимода! Хоть упейся там из бачка! Хоть жопу мой! Хоть ныряй бомбочкой! Долго я буду с твоим гуманоидом тут сидеть? Я его боюсь, у него глаз дёргается, и вилы на кухне стоят, прям возле холодильника.
Раздался щелчок, и дверь туалета приоткрылась. Я расценила это как предложение войти, и вошла.
И очень зря.
- У Паши воды нет! – Простонала с унитаза Ершова, и заплакала. По-настоящему.
Мне стало не по себе. Присев на корточки, я схватила Юлькины ладони, и начала их гладить, приговаривая:
- А мы ему купим водичку, Юль. Купим пять литров, и он попьёт. Он не умрёт, ты не переживай. Я щас сама…
- Дура, *****! – Юлька выдернула из моих рук свои ладони, и трагически воздела их к небу. – У него воды в доме нет! Вообще! В кране нет, в трубах нет, и в бачке унитазном, соответственно, тоже нет, я проверила! Но поздно. Ничего уже не исправить.
С этими словами Ершова вновь завыла как оборотень.
- Ты насрала? – Я начала издалека.
- Нет! – На ультразвуке взвизгнула Юлька. – Я не насрала! Я навалила мамаев курган! Я, *****, сижу на его вершине! Что делать-то будем, а?! Как мы кал утопим?
Честно сказать, я дохуя раз в своей жизни попадала в дерьмовые ситуации. В дерьмовые и идиотские. Но это ведь было до сегодняшнего дня. И теперь я точно могу сказать: у меня никогда не было дерьмовых и идиотских ситуация. Не было. Пока я не вошла в этот сортир. Дерьмовее ситуацию представить трудно. Но делать что-то было нужно. И срочно. Потому что у Юльки истерика, а у Паши-гуманоида вилы на кухне, нехороший взгляд, и нет воды.
Я поднялась с корточек, и твёрдо сказала:
- Короче, я пойду за водой, а ты пока закидывай свой курган салфетками. Иначе мы его не потопим. Я-то знаю.
Юлька смотрела на меня как на Вову Невопроса. Затравленно, и с ужасом. Я похлопала её по спине:
- Всё будет хорошо. Ведь я с тобой.
И я даже криво улыбнулась. Почти позитивно. После чего покинула туалет.
Юлькин Рики Мартин со взглядом Чикатилы, сидел на кухне, крепко прижав к себе вилы, отчего я не решилась подойти к нему близко, и крикнула из прихожей:
- Что-то жажда меня одолела, Витя! Дурно мне что-то. И Юлии тоже подурнело малость. Нервы, духота, чувства – сам понимаешь. Не найдётся ли у тебя стаканчика водицы? Литров пять-десять?
- Пепси есть. – Паша не отпускал вилы, и пугал меня ещё больше чем Юлька. – И пиво Очаковское. Поллитра осталось ещё.
- А как же ты срёшь, Витенька? – Действовать надо было решительно. Юлькины стоны из туалета доносились всё сильнее и сильнее.
- К соседям хожу. – Рики Мартин поднял вилы, и постучал ими в потолок: - У нас по всему стояку воду перекрыли, уж три дня как. У соседей снизу трубу прорвало.
- За****ь. – Я широко улыбнулась. – Дело крепко пахло говном. Причём, в прямом смысле. – Пепси я не пью, а у Юлии с пива отрыжка. Нам бы водицы обычной. И поболе. Сгоняй-ка в магазин, Витёк. А мы тут с Юлей пока закуску постругаем. Ну, что стоишь? Бери свои вилы – и ****уй, за оградой дёргай ***, как говорится.
Паша кивнул, бережно прислонил вилы к холодильнику, и вышел из квартиры, закрыв нас с Юлькой с обратной стороны на ключ. А ведь я была уверена, что он неизлечим. Приятно иногда ошибаться в лучшую сторону.
- Ну что? – Высунулось в прихожую заплаканное Юлькино лицо. – Я всё закидала. Когда топить будем?
- Через пять минут. Расслабься, и постарайся больше не срать.
- Мне кажется, я больше никогда уже срать не буду… - Юлька всхлипнула, и снова скрылась в своём убежище.
Через пять минут я постучалась к Юльке, и принесла ей щастье.
- Держи. – Я бухнула на пол пятилитровую канистру «Святого источника», а Юлька отшатнулась.
- Блять, неудобно-то как… Святой водой говно смывать.
Я устало присела на край ванны, и достала из кармана сигареты.
- Слушай, ты или туда, или сюда. Или мы смываем говно «Святым источником», или я ухожу домой, а ты объясняй своему Вите, почему ты навсегда остаёшься жить в его сортире.
Ершова секунду боролась сама с собой, а потом с усилием подняла канистру над унитазом.
- Куда-а-а?! – Я вырвала у Юльки тару с водой. – Он второй раз в магазин не пойдёт, он нас вилами подхуячит! С умом воду трать, дура. Давай, я буду лить, а ты ёршиком помогай.
Последующие пять минут мы с Юлькой совместными усилиями топили кал.
Кал не топился. Более того, кал начал вонять. А на что стал похож унитазный ёршик – я даже рассказывать не буду.
Стук в дверь заставил нас с Юлькой вздрогнуть.
- Юлия, а вы там уже попили? – Раздался голос за дверью.
- В любой другой ситуации я бы сейчас ржала как ебанутая. – Тихо прошептала Юлька, и зачавкала в толчке ёршиком как толкушкой для картошки. – Но кажется, у меня щас будет истерика.
- Не будет. – Я подлила в Юлькино пюре святой воды, и крикнула:
- Допиваем уже третий литр! Скоро выйдем!
За дверью что-то заскрипело. Видимо, Пашины мозги. Скрип был слышен минуты полторы, а потом снова раздался голос. На этот раз вкрадчивый:
- А вы там точно воду пьёте?
- Нет, мы подмываемся! – Юлька воткнула ёршик в унитаз, и выпрямилась. В выражении её лица угадывалась решимость. – Ты же хочешь ебаться, Павлик?
Я мысленно перекрестилась. Одной проблемой меньше, Юлькино слабоумие чудесным образом самоисцелилось.
- А вы сами хотите? – Последовал еврейский ответ из-за двери.
- Мы-то? – Юлька кивнула мне головой, давая знак, чтобы я снова подлила в пюре водицы. – Мы, Паша, тут уже полчаса ебёмся, ты не представляешь как. Я три раза кончила, а Лидка раз пять, не меньше.
Я посмотрела на Юльку с благодарностью, и снова начала лить воду.
За дверью снова послышался скрип мозгов, потом сопение, и, наконец, звук расстёгиваемой молнии…
Мы с Ершовой переглянулись.
- Блять… - Тихо сказала Юлька, и села на край ванны.
- Сука, он щас дрочить будет… - Внезапно во мне открылся дар предвидения.
- Эй, девчонки? Чё молчите? Кто щас кончает? – В голосе Паши послышалось нетерпение. Юлька растерянно посмотрела на меня.
- Ершова, у него вилы… Вот такущие, *****.
- Тогда начинай. – Юлька снова яростно заработала ёршиком, а я заголосила:
- Да, зайка, ещё! Давай, малыш, не останавливайся! Соси сосок!
- Если он щас ответит «Соси хуёк – у нас глазок» - все наши труды пойдут прахом. Я снова обосрусь. – Юлька заглянула в унитаз, и подала мне знак подлить воды.
- Киску! Киску лижите! – Исступлённо орали за дверью, и чем-то чавкали.
- Чо смотришь? – Я исподлобья глянула на хмурую Юльку. - Лижи давай.
- Какая у тебя киска, Лида! – Заорала Юлька, затрамбовывая своё пюре в унитазную трубу. – Как она свежа! Как нежна! Как лыса! Кончи мне в рот, маленькая сучка!
- Кончаю-ю-ю-ю! – Заорала я, и одним махом опрокинула всю оставшуюся воду в унитаз.
- Я тоже кончила. – Юлька заглянула в толчок, и покачала головой. – Штирлиц, вы провалились. Кал не утонул.
- Оу-у-уа-а-а-а-а-ы-ы-ы-ы, мама-а-а-а-а!!!! – Послышалось из-за двери, и Юлька бросила на пол ёршик.
- Дёргаем отсюда, Лида. Дёргаем, пока он не отошёл. На счёт «Три». Раз… Два… Три!
Юлька резко толкнула вперёд дверь, и выскочила первой, наступив на скорчившегося у туалетной двери Павлика. За ней рванула я, краем глаза отметив, что выход из квартиры находится гораздо ближе, чем вилы.
- Ы-ы-ы-ы-ы! – Снова взвыл бывший Юлин возлюбленный. А вот нехуй дрочить под дверью, которая открывается наружу.
На улице, пробежав метров сто от Пашиного дома на крейсерской скорости, мы с Ершовой притормозили у детской площадки, и бухнулись на лавочку рядом с пожилой женщиной с вязанием в руках.
- Это ****ец. – Первой заговорила Юлька.
- Это ****ец. – Согласилась я, и замученно посмотрела на пожилую женщину с вязанием.
- Бабушка, тут какашками пахнет! – К женщине подбежал ребёнок лет шести, и они оба подозрительно посмотрели на нас с Ершовой.
- Ой, идите в ****у, тётенька, и без вас хуёво… - Юлька шумно выдохнула, и полезла за сигаретами.
- И мне дай. – Я протянула руку к Юлькиной пачке.
Минуту мы сидели молча, и курили.
- Лида. – Ершова бросила окурок на землю, и наступила на него каблуком. – Я хочу принести тебе клятву. Прямо сейчас. Страшную клятву. – Юлька явно собиралась с духом.
- Валяй.
- Лида… - Юлька встала с лавочки, и прижала правую руку к сердцу: - Я больше никогда…
- Не буду срать? – Закончила я за Юльку, и тоже раздавила окурок.
- Да щас. Я больше никогда не пойду в «Семейную выгоду».
- И всё? – Я тоже поднчялась с лавочки, и отряхнула жопу.
- И нет. Ещё теперь я буду сама покупать поносоостанавливающее. Ты всегда можешь на меня рассчитывать, если что.
- Ну, когда мы в следующий раз пойдём в гости к Павлику…
- Заткнись. Дай мне молча пережить свой позор.
- Ах, Павлик… Павлушенька… Пашунечка…
- Заткнись!
- Что? Правда глаза колет? Кстати, я бесплатно кал топить не нанималась. Гони мне ту негритоску с одной сиськой.
- Разбежалась. У тебя мазь есть. И колобок. Блять, правду говорят «Дай палец облизнуть – а тебе всю руку откусят»
- Негритосину!!!
- Да подавись ты, завтра принесу. Сволочь меркантильная…
… Две женские фигуры, оставив за собой тонкий шлейф духов, сигаретного дыма, и чего-то очень знакомого каждому, растворились в вечерних сумерках

Мама Стифлера

[трезвомыслящий]

да ты йопнулсо, такую многобуковенную хрень выкладывать

[Soap]

Помучайся, прочти, потом взахлёб читать будешь!

[Soap]

Синдром Экзюпери

- Расскажи мне сказку… - Тихо прошу в телефонную трубку.
- Сказку?
- Сказку.
- Какую?
- Какую хочешь. Только сам придумай.
- Лид…
- Что?
- Всё так плохо?
Плохо? Да нет, наверное. Да. Нет. Наверное. Вздыхаю:
- Паршиво…
- Он спит?
- Да.
- Послушай, Лид…
- Не надо. Я всё это слышала сто раз. Я не могу.
- Ты мучаешься.
- Нисколько.
- Любишь чувствовать себя жертвой?
- Сказку. Расскажи мне сказку. Пожалуйста.
Жёстко ухожу от скользкой темы. Он это понимает. Должен понять.
- Ладно. Сказка. Давным-давно…
Перебиваю:
- Не так. Надо чтоб «жила-была девочка».
- Хорошо. Жила-была девочка одна… Хорошая.
- Красивая? – Кокетничаю тухло.
- Красивая. Хорошая-красивая девочка. Жила она, была… Слушай, Лид…
- Никаких Лид. Не останавливайся. Дальше что?
- Дальше? Да хер его знает, что там дальше… Уфффф… Ты можешь сейчас выйти на пять минут? Я подъеду…
- Сказку! Я хочу сказку! Ну что ты за человек такой, а?
Мокрая волна начала подниматься из груди, и уже поднялась до носа.
- Началось… Ладно, слушай сказку. Жила-была девочка. Красивая-хорошая. Только глупая. Не перебивай. Глупая была девочка. И никто не знал – почему. Одни говорили – она в детстве с забора на****лась, другие – что мама у неё пила по-чёрному, а третьи ничего не говорили. Они тупо пользовались тем, что девочка была дурой. А девочка и радовалась. А девочка и старалась. Скажут ей: «Дай денег, девочка» - она даст, скажут: «Я поживу у тебя, девочка» - она тут же печь топить, кашу варить, и носки вязать…
Медленно нажимаю на красную кнопку, и наблюдаю как на экране телефона плывут под унылую музыку навстречу друг другу две руки, и встречаются в приветственном рукопожатии под логотипом Нокия. И пустота. Серый экран.
Нос мокрый как у собаки. Ртом дышу. Дышу-дышу-дышу. Минут десять дышу ртом. А потом и носом стало получаться. Тихо выхожу из ванной, и, не зажигая света вхожу в спальню. Присаживаюсь на край кровати, поднимаю с пола сползшее одеяло.
- Ты спать? – Сонный голос в темноте.
- Нет ещё. Мне поработать нужно. Спи.
- Завтра поработаешь. Ложись.
Горячая рука хватает меня за запястье, и тянет на кровать. Осторожно освобождаю свою руку.
- Потом. Ты спи, спи…
За окном сигналит машина. Вздрагиваю. Чего-то жду.
Снова протяжный гудок.
Поправляю одеяло ещё раз, встаю, выхожу из комнаты, тихо прикрыв дверь, и замираю в прихожей.
Сигнал машины.
Накидываю на плечи куртку, и выхожу к подъезду.
- Зачем приехал?
Опять мокрая волна застряла в районе носа.
- Прости. Прости *****а. Я просто устал.
- Я тоже. Зачем приехал?
Губы прижимаются к моим рукам. Исследуют каждый палец.
- Я так не могу, Лид. Тебе никого не жалко. Никого! Меня не жалко, себя… Ты только его жалеешь! Почему?
- Ты знаешь. Зачем в сотый раз?
- Чтоб поняла! Чтоб глаза открыла, дура! Ты же его не любишь, ты его жалеешь!
- Мы в ответе за тех, кого приручили.
- За тех, кого вовремя не послали нахуй! Синдром Экзюпери! Зачем тебе это?
- Он без меня не сможет…
- А я смогу, или ты об этом не думаешь? Сколько ещё это может продолжаться? Год? Два? Три?
- Ты считаешь?
- Считаю! Ну, убей меня теперь. Лид, я должен знать, есть ли у меня шанс…
Смотрю на кончики своих тапочек. Выскочила, идиотка, в чём была. А тут лужи…
- Шанс есть всегда. Только ты сам должен решить – нужно ли оно тебе?
Не поднимаю глаза. На тапочки смотрю.
- А что я тут, по-твоему, делаю? Ты мне нужна. Только ты. Понимаешь?
Ещё бы. Ещё бы я не понимала. Сколько раз я это слышала… «Нужна». Я всем нужна. Только для чего?
- Для чего?
- Чтоб дышать нормально. А не с аквалангом. Лид, я не знаю, сколько у меня осталось воздуха…
Романтик. Какие слова, какие слова знаем… Помимо воли на лицо наползает скептическая улыбка. Мокрая волна оттолкнулась от носа, и пошла выше. Резко. Так, что слёзы выступили.
- А если сегодня воздух кончится? Что будешь делать? Умрёшь? Баллон в акваланге поменяешь?
- Не будь ты сукой, а? Ну, зачем ты?
А, в ****у тапки. Всё равно на помойку теперь. Делаю шаг в лужу, и утыкаюсь лицом в мокрое от дождя плечо.
- Прости… Ты же знаешь… Я не могу! Пока не могу! Повод… Повод нужен!… Ну, как я вот так смогу? Два года жизни, понимаешь? Я… Я ж подыхала тогда! Сорок три кило живого весу! Речевой невроз! Овощ слюнявый! И никого рядом, ни-ко-го!
- Тихо-тихо, тсссссссссссссс…Не кричи…
- Он один рядом был! Он меня вытащил, уколы делал, лекарства покупал сам, с ложки кормил!
- А ты для него меньше сделала? Он живёт у тебя, ты его кормишь, обстирываешь, терпишь его истерики… Ты всю жизнь будешь долги раздавать? Что он для тебя сделал за эти два года? Что он тебе на день рождения подарил?
Всхлипываю, и царапаю ногтями его куртку.
- Молчишь? А на Восьмое марта? А на Новый Год? А хоть раз он тебя спросил: что ты сегодня ела?
- Ну, не надо… Я уйду сейчас…
- Куда? К нему?! В спальню пойдёшь, чтобы услышать: «Ты спать? Завтра поработаешь – ложись»? Господи, это когда-нибудь кончится?
Реву. Сопли размазались по его кожаной куртке, а мне не стыдно почему-то. Он рукой мне их вытирает.
- Лид, ты ж должна понимать, что дальше так нельзя. Чего ты ждёшь? Какого повода? Не хватало ещё, чтоб он тебе въебал, Боже упаси… Ты и это простишь в счёт своего «долга»? Вижу, простишь. Дура! Сопливая ты дура! Господи, за что я тебя люблю… Ты сама не живёшь, и мне не даёшь – ты понимаешь? Я подожду, сколько скажешь. Год, три, десять… Только ты сама пойми: ты же у себя время крадёшь. Сколько тебе ещё надо чувствовать себя несчастной? Когда ж ты озвереешь-то, а? Ты ж умеешь это. Ты ж человека с корнем вывернешь, если захочешь… Ты меня, вон, триста раз через жопу вывернула, и тебе меня не жалко!
- Жалко!
- Правда? Тогда почему он там, а я здесь?
- Потому что!
Выкрикнула, и сдулась как шарик. Только усталость накатила, и соплей стало ещё больше. И он сдулся.
Молчим.
Тапочки мокрые насквозь. Ногам холодно.
- Ножки промокли? – Сильные руки отрывают меня от земли. Обнимаю его за шею, и шепчу ему в ухо:
- Подожди ещё чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. Я не могу так сразу, так резко… Я постепенно, хорошо? Я ему скажу, что завтра буду всю ночь работать с документами, и чтобы он не приезжал. А потом скажу, что… В общем, придумаю что-нибудь… Ты только не дави, ладно? Мне время нужно. Ещё немножко. Прости…
- Лид, я тебя люблю.
- Я тебя тоже. Очень. Только не дави… Пожалуйста. Дай мне месяц.
Его руки дрожат. Я это всем телом чувствую. Ясен *** – почти шестьдесят килограмм, а он не Турчинский. Дёргаю ногой, давая ему сигнал к возвращению меня на землю. Осторожно приземляюсь. Целую его в шею. Сильно. Захватывая кожу зубами. Затем отталкиваю, и ухожу не оборачиваясь.
Дома темно. Скидываю мокрые грязные тапочки, и запихиваю их под вешалку. Завтра выкину. Шлёпая мокрыми ногами по полу, иду в спальню. Присаживаюсь на край кровати, и поднимаю с пола сползшее одеяло.
- Ты спать? – Слышу в темноте.
- Нет ещё. Мне поработать надо.
- Хватит работать. Спать ложись.
Почему-то улыбаюсь.
- Синдром Экзюпери…
- Что? – Горячая рука схватила меня за запястье, и потянула на кровать.
- Ничего. Спи давай. Я скоро лягу.
Тихо выхожу из комнаты, иду в ванну, прикрываю дверь, и достаю телефон.
- Алло?
- Это я. Расскажи мне сказку…
- Какую?
- Любую. Только чтобы хорошо заканчивалась, и все там были счастливы…
- Он спит?
- Да.
- Тогда слушай…

Мама Стифлера

[Soap]

В погоне за прекрасным

Мы с Юлькой любим всё прекрасное: килограммы баксов, розовых младенцев, качественный кокос, и, конечно же, красивых мущщин.
Красивыми мущщинами на улице просто так не разживёшься. Их искать надо.
В местах, где они водятся.
Сначала мы сдуру искали мущщин в стриптиз-клубах. И даже нашли себе парочку карамелек в стрингах.
И даже потусили пару дней на даче у одной из карамелек, ага.
Но наши надежды на качественный секс рухнули почти одновременно.
Юлькина надежда рухнула в тот момент, когда Юля, преисполненная желания предаться разврату ниибическому, и похоти разнузданной, содрала зубами стриптизёрские стринги, и обнаружила в них…
А вот нихуя она в них не обнаружила. Да.
Поэтому её душераздирающий крик «ТВОИМ КРЮЧКОМ ТОЛЬКО ВАРЕЖКИ ВЯЗАТЬ, ТАНЦОР ХУЕВ!» разнёсся по всему немаленькому дому, и достиг моих ушей в тот момент, когда моя карамель, смущённо теребя свои трусишки-лоскутики, прокурлыкала мне на ушко: «А ты знаешь… Я люблю, когда мне попку лижут… И пальчиком тудым-сюдым…»
И мой, не менее душераздирающий крик «ПИДОРАС!!! ПУСТЬ ТЕБЕ МОЛДАВСКИЙ ДЕД ЖОПУ ЛИЖЕТ!!!» вернулся ответным почтовым голубем в Юлькин орган слуха.
Казалось бы, ловить нам в этом педристическом хаусе нечего, но мы всё равно остались там ещё на два дня. Потому что, помимо баксов, кокоса и младенцев, мы очень любим комфорт. И не просто комфорт, а комфорт халявный.
А комфорта в гомо-коттедже было хоть жопой жуй.
Вот мы и сидели два дня поочерёдно то в сауне, то в джакузи, то в бассейне, то на биде.
Дуры, хуле…
Педики-стриптизёры, кстати, оказались неплохими собеседниками, и с ними было о чём попесдеть в промежутках между бассейном и биде.
Наверное, мы с Юлей тоже им приглянулись. Иначе, с чего бы они нас не выгнали сразу?
С тех пор мы твёрдо усвоили, что в стриптиз-клубах ловить нечего, а красивых мущщин хотелось до дрожи не скажу где.
И тогда мы с Юлией поехали на юга.
Юга эти находились в Феодосии, и, лёжа на верхней полке в купе поезда, я старательно накидывала в блокнот с косорылым зайцем на обложке, план нашего отдыха.
Вкратце он выглядел так:
1) Посетить музей Айвазовского, и посмотреть все картины.
2) Съездить на Кара-Даг.
3) Купить маме бусы из ракушек, а сестрёнке соломенную шляпу.
4) Сходить на дегустацию вин.
5) Загореть как Анжела Дэвис.
6) Выебать одного мучачу. Покрасившее.
Последний пункт я, подумав, вычеркнула, ибо устыдилась.
И всё сразу пошло не по плану…
В первый день своего приезда мы с Юлей свински нажрались креплёного вина, и в музей нас не пустили, потому что Юлю тошнило в пакет с абрикосами.
Тогда мы наплевали на культурно-духовное обогащение, и пошли гулять по набережной.
Гуляя вдоль набережной, мы с Юлькой то и дело натыкались на разных персонажей, предлагавших то взвесить нас, то измерить давление, то определить силу своего биополя, то нарисовать на нас дружеский шарж.
Мы, естественно, не могли пропустить всю эту развлекуху, и шумно взвесились на допотопных весах, наверняка спизженных из какого-нибудь местного санатория для сифилитиков.
Взвесились на брудершафт.
Я, Юлька, и пакет с абрикосами и блевотой.
Суммарный вес наш составил сто килограммов, и то, лишь потому, что это был максимальный вес на шкале. Наверное, мы всё-таки, весили поболее.
Но всё равно, ликуя и веселясь, мы пошли и измерили давление.
Давление у меня было хорошее, а вот у Юльки пониженное.
И, на вопрос бабки, которая принесла Юле эту ужасную весть, «Девушка, Вас не тошнит?» - Юлька вновь проблевалась в абрикосы.
Следующим этапом стало измерение наших биополей.
Одноглазый тощий мужик, одетый в портьеру на голое тело, пучил на нас глаза, и старался придать себе сходство с Копперфилдом.
Но получалось у него хуёво.
Феодосийский маг простирал над нашими головами костлявые руки, тряся волосатыми рыжими подмышками, и вращал глазами:
- Положите руки на эти пластины! – вещал Копперфилд местного розлива, и совал под Юлькины ладони две железки с проводками, - Щас мой прибор измерит ваше биополе!!!
Хуйевознаит, о каком приборе говорил этот Акопян в школьной шторе, но прибор этот мне уже не нравился.
И Юлька, поплевав на руки, отважно ***ула по предложенным платинам, а в ответ пластины ***ули Юлю током, и она, чуть дымясь, упала на южный асфальт.
Маг вскричал:
- Вы видели? Видели это?! Какое прекрасное биополе у вашей подруги!!!
И при этом быстро-быстро запихивал свой прибор куда-то под свою занавеску. Даже боюсь предположить – куда именно…
Юлина тушка тухло лежала на асфальте, и, что самое страшное, её не тошнило. А это плохой знак.
Акопян тем временем намылился съебаться, но был остановлен моей недрогнувшей рукой.
Точным движением хирурга, которым я всегда мечтала стать, но так и не стала, я схватила его за яйца, и ласково спросила:
- Ты где электрошок этот угнал, электрик хуев?
Копперфилд заволновался. Наверное, он не познал ещё радости отцовства, и был в одном шаге от того, чтобы не познать её уже никогда. Поэтому честно ответил:
- Я не знаю… Я наёмный рабочий.. Я вообще не знаю чё это такое.. но оно никогда раньше током не било…
Я легонько сжала магические тестикулы, и, с еле уловимой угрозой в голосе сказала:
- Я раздавлю тебе яйца, быдло. Ты меня понял, да? Если. Моя. Подруга. Щас. Не очнётся. Я считаю до десяти. Десять… Девять…
На счёт «Три…» Юльку стошнило.
Я ослабила хватку, и через секунду Акопяна рядом уже не стояло.
- Я блюю… - то ли спросила, то ли доложила Юлька, и заржала: - А ведь могла и сдохнуть! Гыыыыыыыыыыыыыы!!!
Небольшая толпа зевак, предвкушавших приезд труповозки, и отбуксировку Юлькиного трупа в местный морг, обиженно рассосалась, и мы продолжили свой путь.
Следующей остановкой стал местный Репин, который за пять минут брался нарисовать наш с Юлькой портрет.
Мы сели на лавочку, обняли друг друга, и принялись лучезарно улыбаться.
Через пять минут Репин сдул с рисунка крошки карандаша, и протянул нам полотно…
С листа хуёвой бумаги, формата А4 на нас смотрели два дауна в стадии ремиссии.
Я была дауном слева. Я опознала себя по бусам из ракушек.
Почему-то у меня не было трёх передних зубов, и не хватало одной сиськи.
Юльку нарисовали ещё хуже. У неё не было зубов, волос, ушей, и обоих сисек.
Последнее, в принципе, было справедливым.
Репин широко улыбался, и требовал свой гонорар.
Первой очнулась Юлька.
Она сплюнула под ноги художнику, склонила голову набок, и ласково сказала:
- Мужик. Знаешь, какое у меня сильное биополе? Я током бью как электрический скат, бля. Вон, Лидка знает. – Тут я закивала и тоже сплющила харю. – А вот за такой пейзаж я тебе щас уебу в твой мольберт ногой, а в твои щуплые яйца – током в двести двадцать.
И тут уже очнулась я:
- А у меня нету биополя. Зато у меня давление как у космонавта, ага. И твёрдая рука хирурга. Я тебя щас кастрирую, понял, да?
Репин понял всё правильно. И гонорар требовать перестал.
А мы с Юлькой пошли дальше, изредка делая остановку, и разглядывая наш портрет.
И вот что интересно: он нам начинал нравиться!
Пройдя с километр, мы даже решили вернуться, и дать Репину денег. Но не успели.
- Девушки, вы не заблудились?
Мы с Юлой обернулись на голос, и лица наши приобрели сходство с нашим портретом.
Потому что позади нас стоял потрясающий мужыг!
Это был Рики Мартин и Брэд Питт в одном флаконе!
Это был эротический сон с клиторальным оргазмом!
Это был ОН!
Наш Красивый Мущщина, ради которого мы про****ячили тыщу километров!!!!
И мущщина этот улыбался белоснежной улыбкой в тридцать два зуба, и невзначай шевелил круглыми, накачанными сиськами под тонкой белой рубашкой.
Я, например, кончила сразу.
Юлька, судя по слюнявому подбородку, и трясущимся ногам – тоже.
Мущщина смотрел на нас благосклонно, и даже приблизился, и поцеловал мою руку.
Жаль, я не умею испытывать множественный оргазм. А оно бы щас мне пригодилось.
- Евгений. – Сказал мущщина.
- Ыыыыыыыыыыыыыыы… - сказали мы с Юлей, и вновь стали похожими на свой портрет. Репин воистину был великим художником. Зря мы его обидели.
Вот так мы и познакомились.
Женька тоже приехал из Москвы, и врал, что неженат.
Но меня не в сарае пальцем делали, поэтому я быстро спалила белую полоску незагорелой кожи на безымянном пальце правой руки Евгения.
Да ну и *** с ней, с кожей его, и с женой, которую он дома оставил.
Мы сюда за красивыми мущщинами приехали, а не за мужьями.
Поэтому, когда Женя сказал «А не хотите ли пойти ко мне в гости?» - мы очень сразу этого захотели, и пошли за ним, как крысы за дудкой.
Женька снимал двухкомнатный дом на Восточной улице.
Снимал его вместе с другом Пашей.
Конечно же, по всем законам жанра, Паша тоже должен был оказаться ахуенным Элвисом Престли в лучшие годы его жызни, но Паша был красив как Юлька на дружеском шарже Репина.
Мы с Юлой всю жизнь придерживаемся железного правила: мужиков в мире мильярды, а мы с ней такие одни. И ни один Ален Делон в мире не стоит того, чтоб мы с Юлькой из-за него срались. Наверное, на этом правиле и держится наша двадцатилетняя дружба.
В общем, сидим мы с ней, слюни на Женьку пускаем до пола, и ждём, когда он уже первый шаг сделает, и даст понять, кому же из нас отвалицца кусок щастья в виде его круглых сисег и всего остального такого нужного.
И Женька подошёл ко мне, и сказал:
- Рыбка моя, пойдём, я покажу тебе виноград…
Фсё.
И я перестала трястись как сопля на северном ветру, а Юлька криво улыбнулась, и прошептала тихо:
- Вот стервь… Песдуй уже, Жаба Аркадьевна, и без гандона не давай!
Я что-то пробурчала в ответ, и постаралась максимально величественно выйти в сад.
Но, естественно, споткнулась о выставленную граблю Паши, и смачно на****лась.
Женя джентельменски подал мне руку, и мы вышли в сад.
И я стояла в зарослях винограда, и мацала Женю за жопу.
Но Женя почему-то не отвечал мне взаимным мацаньем, хотя я уже втихаря стащила с себя майку.
- Лида… - куда-то вбок сказал красивый мущщина Женя, и уже по его тону я поняла, что пять гандонов, лежащих у меня в заднем кармане джинсов – это лишнее… - Лида… Я хотел попросить тебя об одолжении…
Ну, приехали, бля… Теперь расскажи мне сказку про то, что тебя вчера ограбили хохлы, с****или последнюю тыщу, и теперь тебе не на что купить обратный билет, а дома тебя ждёт жена и дочь-малютка, которая скучает по папочке, и давицца материнской сиськой. Ну, давай, рассказывай!
- Лида… - в третий раз повторил Женя. Чем изрядно з*****. Заело его, что ли? – Понимаешь… Паша – он очень стеснительный…
А-а-а-а… Вот где, бля, собака порылась! Щас должен последовать душещипательный рассказ о том, как Паше в деццтве нанесли моральную травму три прокажённых старушонки, съебавшихся в недобрый час из лепрозория, и натолкавших бедному Павлику в жопу еловых шишек, после чего Павлик стал импотентом и *****асом, а долг Жени – вернуть его в нормальное состояние.
Щаз.
Нашёл альтруистку!
Я напялила майку, и сурово отрезала:
- Женя. Я очень сочувствую Паше, но ни я, ни даже Юля – в голодное время за ведро пельменей с Пашей совокупляцца не станем. И не потому, что он стеснительный, а потому, что он похож на Юлину покойную бабушку. Причём, после эксгумации.
Женька громко заржал, и даже присел на корточки.
А я всё равно была сурова как челябинский мущщина и двадцать восьмой панфиловец в одном флаконе.
Женя отсмеялся, встал, подошёл ко мне сзади, и обнял меня за плечи.
На всякий случай, я дёрнула плечом, и скинула с себя его руку.
Прям на свою сиську, которую незамедлительно начали мацать.
Сознание моё разделилось на две части.
Первая часть кричала о том, что Женя усыпляет мою бдительность с целью подбить меня на совершение акта доброй воли в отношении Паши-Гуимплена, а вторая растеклась поносом по асфальту, и настойчиво уговаривала меня поскорее достать из кармана все пять контрацептивов.
И я с трудом пришла к компромиссу. Одной рукой я полезла в карман, второй – к Жене в штаны, но при этом суровым голосом спросила:
- И что там Паша?
Женя, в темноте расстёгивая ремень, на одном дыхании выдал:
- Пашка своей жене купил купальник. Но размер знает только на глаз. Если ошибётся – жена его с говном сожрёт, она у него такая. У неё сисек нет совсем. Как у…
Тут Женя запнулся, а я побагровела, убрала контрацептивы в карман, и свирепо поинтересовалась:
- Как у кого? Как у меня? Ну, бля, знаете ли.. Если мой второй размер у вас называется «Нету сисек» - то вы определённо зажрались!!!
Повисла секундная пауза, а потом ремень загремел снова, и Женька закончил:
- Как у Юльки… В общем, ты можешь сделать так, чтобы она померила этот сраный купальник, и при этом не обиделась? – и тут ремень перестал громыхать, что-то зашуршало, и Женькины губы ткнулись мне в нос: - Только попозже, ага?
«Ага» - мысленно ответила я, и в третий раз полезла в карман…
Через час, поломав нахуй весь виноградник, и напялив задом наперёд заляпанную раздавленными виноградинами футболку, я лёгкой походкой влетела в дом, и застыла на пороге…
Судя по всему, уговаривать Юльку померить купальник Пашиной жены не придётся...
В темноте явственно слышалось подозрительное сопение, которое может издавать только Юлька, со своей тонзиллитной носоглоткой, и Юлькин же бубнёж:
- В рот не кончать, понял! У меня однажды так ноздри слиплись, да…
Закончился первый день нашего отдыха…
Всю последующую неделю мы вчетвером выполняли мой план, написанный ещё в поезде «Москва-Феодосия».
Нам с Юлой не дали с утра нажраться, и поэтому мы с ней увидели картины Айвазовского.
Мы съездили на Кара-Даг, и купили бусы и шляпу.
В четыре руки наши с Юлькой тушки намазывали кремом для загара, и к концу недели мы стали чисто неграми.
А последний, зачёркнутый пункт, мы с Женей выполняли на бис ежедневно по три раза.
Отдых удался!
В Москву мы с Юлькой уезжали раньше своих мучачей, о чём сильно печалились. Особенно, я.
Запихнув в купе наши чемоданы, Женька прижал меня к себе, сказал ожидаемые слова про то, что «Ах… Где ты была три года назад, и почему я не встретил тебя раньше?», и попросил непременно позвонить ему через три дня.
Поезд тронулся.
Я смотрела на Юльку.
Юлька – на меня.
Я шмыгнула носом.
Юла – тоже.
Не моргая, Юлька наклонилась, достала из пакета бутылку домашнего вина, выдрала зубами пробку, и протянула мне пузырь:
- На, Жаба Аркадьевна… Ёбни чарочку… Отпустит…
Я сделала три больших глотка, вытерла губы, и спросила:
- А что мы в Москве делать будем?
Юлька протянула руку, взяла у меня бутылку, присосалась к ней на две минуты, а потом шумно выдохнула:
- А потом – в Болтино, к карамелькам нашим гомосексуальным!
Я щелкнула пальцами, давая отмашку, и мы хором завопили:
- В бассейн и на биде!!!
Дуры, хуле…

Мама Стифлера

[Vladimir]

В расширенном режиме на скрепочку нажми и потом выбери из компа свой прикол и он будет выглядеть так

[Soap]

Человек-*****

Когда-то давным-давно, когда я ещё была молода, красива, и способна на авантюры – тогда и произошла эта история..
Было мне 22 года. Ещё сисьги были крепки, и целлюлит не выглядывал из штанины снизу, и бровьми я была чернява, и мобильный телефон имела. Да. Мицубиси Триум Арию. Именно.
Не имела я тогда Интернета, мозгов, и нормального мужика, который бы мне имеющиеся извилины вправил как надо.
Но телефон-то ведь был? Был. А что из этого следует? А то что с его помощью, и с помощью популярных тогда СМС-знакомств, я имела все шансы разжиться хоть каким-нибудь дядьгой.
Хотя, «хоть какой-нибудь» у меня и так был. Контуженный милиционер-РУБОПовец, бывший боксёр, жуткий бабник и скотина ещё та. Жил он у меня 2 года, и совершенно не выгонялся. Я меняла замки – он сидел под дверью, и брал меня измором. Ясен пень, рано или поздно мне надо было выйти на улицу, я тихо приоткрывала дверь, выхватывала по еблу, и сожитель вновь занимал своё любимое место на диване.
Я съезжала с квартиры к подруге – он подлавливал меня возле работы.. Брала на работе отгулы – находил меня через подруг-знакомых.. И отнюдь не для того, чтоб с рыданиями кинуться мне на грудь и кричать: «Дорогая-любимая моя женщина! Я ж неделю не ел-не спал-не дрочил, я тебя искал!! Сердце моё рвалось на части от мучений ниибических, и вот наконец-то я тебя обрёл, моё щастье!»

Нет.
Всё было прозаичнее: сам он жил на другом конце Москвы с мамой, папой, братом, бабушкой, дедушкой и стаффордом в двухкомнатной квартире, а на работу ему надо было ездить в мой район. Так что во всех смыслах моей карамелечке нужна была только моя отдельная квартира, а я воспринималась как очень досадное приложение к хате.
В конце марта 2001 года мне удалось изгнать его со своей жилплощади, где я сразу затеяла ремонт.
Ибо проживание с этим персонажем нанесло значительный урон хозяйству. Поскольку он был контужен – ему постоянно чудились интриги, заговоры и измены. Он искал у меня под паркетом тайники с записными книжками, в которых я обязана была записывать информацию о своих любовниках, их адреса, телефоны, и размеры хуёв; искал под обоями записанные номера телефонов, выламывал ящики комода, ища там использованные презервативы; однажды застрял харей в сантехническом шкафу в сортире, когда искал там любовников..
Милый мальчик.
И вот, значит, я ремонты ремонтирую, обои клею, унитаз новый ставлю – причём, всё сама и одна. Ибо денег на молдавских рабочих у меня не было, равно как и желающих бескорыстно помочь, друзей. И в какой-то момент мой зайка зашёл забрать очередную порцию своих семейных трусов, и параллельно с****ил запасные ключи от хаты. А я эту фишку успешно проебала.
Собственно это была предыстория. А теперь – сам текст.

Итак, усевшись в своей отремонтированной квартире с телефоном в руках, я залезла в какой-то СМС-чат, и мне тут же написали: «Хочешь потрахать меня в попку страпончиком, а я тебе потом за это отлижу?»
Я задумалась. Вторая часть предложения прельщала, но смущало незнакомое слово «страпончик». Подумала ещё немного, и отказалась. И тут приходит сообщение: «Привет, меня зовут Никита, мне 18 лет, я живу в Реутово, давай пообщаемся?»
Слово «Реутово» тоже смущало. А вдруг это название психлечебницы? Но, попытка – не пытка. Познакомилась.
Месяц мы переписывались с ним по телефону, а потом созвонились, и решили отметить вместе День Победы, в 4 часа дня, в Патио Пицца в гостинице Интурист.

Я купила себе ослепительно рыжие туфли и оранжевую майку.

Никита купил кожаные штаны и выпросил у папы старый «Москвич»

Я накрасила губы красной помадой, и сунула голову в пакет с сухими блёстками.

Никита сходил в парикмахерскую, и выстриг на затылке букву «Л».

Я надушилась духами «Пуазон» и приклеила на сисьгу переводную татуировку.

У Никиты лопнули на жопе кожаные штаны, прям в «Москвиче», на полдороге ко мне.

У меня вскочила простуда на губе, и разобрал понос. За пять минут до выхода из дома.

Никита потерял карту Москвы и заблудился.

У меня кончились деньги на телефоне.

У Никиты – тоже.

…В 10 часов вечера мы с ним встретились на станции метро «Беговая».
От меня исходил крепкий запах «Пуазона», и еле уловимый – поноса.
Никита бросил «Москвич» где-то во дворах, и приехал на метро, прикрывая рваную жопу пакетом, в котором гремели пивные бутылки.
Мы очень обрадовались встрече, и тут же нажрались, пока шёл салют.
А после мне было наплевать на его рваную жопу, на то, что Никита весил аккурат в 2 раза меньше меня, на запах поноса и вообще на всё.
Я вожделела секеса. О чём тонко намекнула Никите:
- Смотри, какой салют.. Ты тоже хочешь ебаться так же сильно как я, да?
Никита еле заметно кивнул, и зубами открыл ещё одну бутылку пива.

Я поймала такси, и мы поехали ко мне.
В пути моего потенциального любовника 2 раза стошнило на мои ослепительно рыжие туфли, а меня – один раз в его пакет.
Мы были влюблены друг в друга до безумия.

..Мы приехали ко мне, и залезли в ванную.
Мы пили шампанское, и играли в «джакузи для нищих».
Никита пытался сгрызть мою наклейку с сисьги, а я поливала пивом его впалую грудь.
Всё было очень гламурно. Очень.
В тот момент, когда я, с заливистым смехом, добривала его правое яйцо, во входной двери повернулся ключ…
Очарование искристой ночи в момент пропало. Все сразу протрезвели, и в оглушительной тишине тихо лопнул последний пузырик сероводорода, ещё не догнавший, что игра в «джакузи для нищих» на сегодня кончилась…
Я одними посиневшими губами шепнула:
- Дуй на балкон. Я дверь на предохранитель поставила.
Никита судорожно сглотнул, и быстро выскочил из ванной.
В дверь настойчиво позвонили.
Я беспомощно огляделась по сторонам:
В ванной плавали 3 пустых бутылки из-под Советского шампанского, мои рваные трусы и лобковые волосы Никиты; на полу валялись 2 бутылки пива и Никитины носки, и в воздухе явственно пахло пердежом…
В дверь начали ломиться с криками:
- Открывай, ****ина! Ща убивать тебя буду!!!!!!!!!!
Стоп. Стоп. Надо действовать.
Все плавающие и валяющиеся на полу предметы были запихнуты под ванну, вода стремительно уходила в трубу, унося с собой лобковые волосы и обрывки моей сисечной наклейки, воздух наполнился запахом освежителя для туалета «Хвойный», и всё как в старом анекдоте: «Доктор, а теперь я вкусно пахну? – Угу. Такое впечатление, что кто-то под ёлочкой насрал.»
Плевать.
Дверь трещала под натиском контуженных кулаков. А я с голой жопой носилась по квартире, распихивая по углам шмотки Никитоса. О нём самом я уже даже не вспоминала.
В оконцовке я напялила шиворот-навыворот ситцевую ночнушку, хл****ла пива, и пошла открывать дверь.
Зайка вломился в прихожую всей тушей. В руке у него болталась авоська с апельсинами, а глаза горели как прожекторы у Храма Христа Спасителя. Зайка взревел:
- Где он, сука??????
Я, изобразив ужас и недоумение, прошептала:
- Кто?
- Хуй в пальто! – снова взревел зайка. – Твой ***рь!!!!!!!
Я прикинулась испуганной:
- Ты о чём? Какой ***рь? Не видишь, я нажралась, и спала! Не веришь – давай дыхну.. О, видал? Бухая я. Нихуя не слышала, что ты пришёл.. Ой, апельсинки.. Это мне?
-Нос в говне!! – вскричал зайка, но уже тише. И дал мне по башке авоськой.
Я икнула, и села на галошницу.
Зайка вихрем влетел в спальню, потом – в детскую, потом – на кухню, в ванную, и, наконец, в туалет. Там он по привычке полез в сантехнический шкаф, но памятуя о том страшном дне, когда он там застрял ебалом – просто сунул туда нос и руку. Никого не нашёл, и постепенно стал успокаиваться.
- Почему дверь не открывала?
Я, мысленно перекрестившись, и, подбирая с пола раскатившиеся цитрусы, тихо отвечала:
- Спала. Пьяная. Сегодня на Поклонку ездила. Деда вспомнила. Выпила с ветеранами, и дома ещё попила немножко.. Не ругайся, я очень любила своего деду-у-у-у-у..
Тут я пустила слёзы-слюни-сопли, чем успокоила зайку окончательно.
- Ладно.. Давай уж тогда я тебя выебу, раз зашёл, и пойду дальше на работу. У нас сегодня усиление, и как раз у твоего дома были. Вот я и решил зайти, апельсинов тебе принести..
Мне было уже ***** до того, что он с****ил ключи, чуть не выломал дверь, что снова припёрся..
Похуй.
Лишь бы ушёл поскорее.
Акт любви состоялся в прихожей под вешалкой, продолжался 17 секунд, после чего я осталась в квартире одна..
Не считая Никиты.
«Кстати, а где он?» - пришла в голову запоздала мысль.
Я метнулась на балкон. Там было пусто.
«Бля. Спрыгнул, что ли?»
Но вот окликать я его не рискнула. Потому что контуженный зайка вполне мог сидеть где-нибудь под балконом в засаде.
С этими мыслями я просто легла спать.

Утром, проснувшись и умывшись, я первым делом позвонила подруге Юльке, и, жуя бутерброд с колбасой, рассказала ей про своё ночное приключение. Юлька ржала-ржала, а потом спросила: «А Никита-то где??»
Тут я подавилась. Потому что, пока Юлька не спросила – мне как-то самой об этом не подумалось.. А и правда – где?? Откашлявшись, я предположила, что он спрыгнул с балкона, разбился, и его труп сожрали собаки. Юльке этот вариант показался неправдоподобным, и она предложила мне набрать Никитин номер.
Набираю. Гудок идёт.
Через пару секунд я услышала голос:
- Привет! Ну, ты как, цела?
Ебать-копать! Жынтыльмен какой! Интересуеццо ещё моим здоровьем!
- Цела-невредима. А ты где?
- Я? Я в Реутово.. У друга. Ведь ключи мои у тебя дома, в моей куртке остались… ты мне можешь щас привезти мои вещи?
Ахуеть, дайте две! Это ж каким таким образом он умудрился НОЧЬЮ, ГОЛЫМ, С БАЛКОНА ЧЕТВЁРТОГО ЭТАЖА съебаться в Подмосковье???????
Только ради того, чтоб это узнать, стОило поехать в Реутово.
И я поехала.
И рассказано мне было о том, что почуяв близкую свою смерть от рук контуженного оперуполномоченного, он, болезный, сиганул на соседний балкон, там притаился, и тихонечко околевал от холода. Когда в моей квартире стало тихо, Никита тихо пошуршал по соседскому балкону, и разжился тряпками, из которых сварганил себе портянки, набедренную повязку и косынку.
Светало. На балконе стало опасно находиться.
Тогда Никита вспомнил про то, что у него есть телефон, который он по инерции прихватил со стола, когда бежал на балкон.
Никита позвонил друзьям, и, почти рыдая, выдал речёвку:
- Мужики! Я сижу щас в Москве, на чужом балконе, голый, и меня могут убить!! Заберите меня отсюда!!!!
Время было 4 часа утра. Друзья, естественно, назвали его анальным Петросяном, и послали нахуй.
Никита снова перезвонил.. И снова.. И ещё раз.. И ещё..
На шестой раз до друзей дошло, что он нихуя не шутит, и они приехали его спасать.
Ну и хули?
Ну и приехали. Ну и встали под балконом. Ну и ржут стоят. А чем помочь-то?
Ему шёпотом орут:
- Прыгай, *****, пока соседи ментов не вызвали! Прыгай! Легче отделаешься!
Но Никита прыгать не хотел.
Наверное тогда, когда понимаешь, что ты угодил в бо-о-ольшую жопу, открывается семнадцатое дыхание.
Никита пошарил взглядом по балкону, обнаружил кусок кабеля, толщиной с палец, привязал его к перилам балкона, и спустился до уровня второго этажа.
И вот тогда уже прыгнул вниз.
Конечно, над ним долго глумились. Конечно, его обозвали Маугли и Человеком-Пауком. Конечно, его одежонку разобрали на сувениры..
Но.
Когда по дороге домой, синего, дрожащего, поцарапанного Никитоса спросили:
- Ты к этой бабе больше не поедешь?
А он ответил, стуча зубами:
- Заффтра поеду… - наступила тишина…
И в тишине прозвучал голос:
- Да… Малёк ошибся.. Ты, Никитос, нихуя не Человек-Паук.
ТЫ – ЧЕЛОВЕК-МУДАК!!!!!

С тех пор прошло 6 лет. С Никитой до сих пор дружим и иногда встречаемся, чтобы пива попить..
И каждое 9 мая, где бы он ни находился, я нахожу его новый номер, звоню, и говорю:
- С Днём Победы тебя, человек-*****!!!
И видит небо, это правда.

Старая Пелотка

[Soap]

Мстя

Мне иногда делают комплименты. В основном, мы же это все понимаем, для того чтоб развести на поебацца. Иногда, бывает, делают их совершенно искренне: «О! Ты побрила ноги? Так тебе намного лучше!» А иногда делают их себе во вред…
Ночь. Москва. Я – где-то в центре этой Москвы. Бухенькая. Бухенькая – это не в три****ы, а вполовину где-то. Всё прекрасно понимаю-осознаю, но кураж так и прёт. Стою, значит, таксо ловлю. Чтобы отбыть восвояси на свою северо-восточную окраину. Подъезжает таксо. «Куда едем?» - спрашивает невидимый голос, а я бодро отвечаю: «За двести рублей в Отрадное!» Дверь таксо распахивается, и я плюхаюсь в салон. На заднее сиденье. Лица водителя не вижу.
- На танцы ходила? – Водителю явно хочется общения. Простого человеческого общения.
- О, да. – Я старалась быть немногословной, чтобы водитель не понял, что пассажирка бухенькая, и не воспользовался этой досадной оплошностью.
- Наплясалась? – Водитель допрашивал меня с пристрастием. – Напилась? Домой едешь?
- Изрядно. – Подтвердила я. – И напилась тоже. Совсем чучуть. Домой еду, да.
- Хорошо тебе. – Как-то неопределённо позавидовал мне дяденька. – Напилась и наплясалась.
Разговор зашёл в тупик. Я закрыла глаза и задремала.
- А вот я теперь совсем один. – Вдруг нарушил тишину водитель, и повернулся ко мне лицом. Усатым таким ебалом. А машина-то едет… – Жена, сука шалавообразная, меня бросила. С карликом из шапито сбежала, мразь! Сын – ту****ень какой-то. Пятнадцать лет парню – а всё в шестом классе сидит. И ведь не олигофрен, вроде. Просто тупой. Я не хочу больше жыть! Нахуй она мне такая жызнь нужна?
Тут я окончательно просыпаюсь, трезвею, и понимаю, что дяденька-то, в отличии от меня, далеко не бухенький. Дяденька как раз в три****ень. В подтверждение очевидного он ещё и икнул. По салону поплыл приятных запах перегара и киевских каклет.
- Дядя… - Я с трудом разлепила сведённые судорогой животного страха губы, и потыкала скрюченной рукой куда-то в сторону лобового стекла. – Дядечка мой хороший, вы бы, *****, на дорожку б посмотрели, а? На нас, вон, КАМАЗик едет. Щас нам с вами ****ец наступит. Извините.
Губы сводило со страшной силой. Чтобы этот маниак не выкупил моего панического состояния, я шёпотом дважды повторила про себя скороговорку, которую мы с подругой Юлькой придумали лет пять назад, когда отдыхали в Гаграх: «В городе Гагры, на площади Гагарина, за углом гастронома горбатый грузин Гиви гашишем торгует, а гашиш-то – тьфу – говно». Помогло.
- КАМАЗ? – Водитель на секунду обернулся, съехал со встречной полосы, и опять повернулся ко мне. – Да и *** с ним, с КАМАЗом. Задавит – и хорошо. У меня сын ту****ень. Зачем жыть?
- А у меня сын отличник. – Я сильно заволновалась, подумав о том, что водителю хочется иметь компанию для путешествия на тот свет, а мне, например, туда чота не хотелось совершенно. – Футболист, шахматист, культурист…
- Культурист? – Водитель поднял одну бровь, и шевельнул усами. – А сколько, стесняюсь спросить, тебе лет?
Назвался груздем – полезай в кузов… Нахуй я для рифмы культуриста приплела?
- Сорок. – Говорю. – Почти. С хвостиком.
И тут же сморщилась вся, нахмурилась. Морщины обозначила. Ну, думаю, сорок-не сорок, а постарше теперь я точно выгляжу. Дядька почти вплотную приблизился к моему лицу, и чуть отшатнулся.
- Сынку-то, поди, лет двадцать уже?
- Да-да. Послезавтра стукнет. Мне щас умирать нельзя. Ребёнку праздник испорчу.
- Хорошо, когда дети хорошие… - Глубокомысленно крякнул дяденька, и отвернулся.
Я мысленно перекрестилась, и про себя отметила, что почти не вспотела. – А мой Санька – ну ***** *****ом. Как вас по имени-отчеству?
- Катерина Михална.
- Катерина… - Не люблю я это имя. Блядское оно какое-то. Жена у меня тоже Катькой была. Ебучая проститутка! Карликовская подстилка! – Я поняла, что дядя щас разгневается, снова повернётся ко мне лицом, а навстречу нам в этот раз едет автобус, и быстро исправилась. – Но это по паспорту. Друзья называют меня Машенькой.
- Ма-а-ашенька… - Довольно улыбнулся дядька, и я поняла, что попала в точку. – Машенька – это хорошо. У меня так маму звали. Умерла в прошлом году. Отравилась, бедняжка.
- Ботулизм? – Я прониклась сочувствием.
- Алкоголизм. – Загрустил водитель. – Маманька моя недурна была выпить хорошенечко. Видимо, это на её внуке и сказалось. Пятнадцать лет всего, а пьёт так, что мама-покойница им гордилась бы… Наверное, поэтому и в шестом классе сидит. Птенец, *****. Гнезда Петрова нахуй. – Дядя развеселился. Меня Петром звать. Ты шутку оценила, Манька?
До моего дома оставалось метров сто, и я больше не стала испытывать судьбу.
- Ха-ха-ха! – Я громко захохотала, но тут же сама испугалась своего заливистого звонкого смеха, и заткнулась. – Очень смешно. Вот тут остановите, пожалуйста. Мне в супермаркет зайти надо. За луком.
- Эх, весёлая ты баба, Манька-встанька. – Дядька попытался похлопать меня по щеке, но промахнулся, и дал мне по шее. Я кулём обвалилась на сиденье, провалилась куда-то на пол, и оттуда снова захохотала:
- Аха-ха-ха! Хороший ты мужик, Пётр. Мне б такого…
Через секунду до меня дошло чо я брякнула, и вот тут я вспотела как бегемот который боялся прививки. И не зря.
Когда я вылезла из-под сиденья, Пётр уже с готовностью сжимал в руке телефон.
- Говори номер, я тебе щас наберу. Пусть у тебя тоже мой номер останется. Созвонимся какнить, в шашлычную зайдём, по пивку ***ем. Ты ж согласная?
- На всё! – Спорить и выкручиваться я не рискнула. – Записывай…
Когда я вошла в свою квартиру и сняла сапоги – я впервые в жизни пожалела, что у меня в правом углу иконы не висят. Они висят в спальне у сына, и над телевизором. Зашла, перекрестилась размашисто, и уволокла картонных святых в свою комнату. На всякий-який.
Пётр позвонил месяц спустя. К тому времени я благополучно забыла о том неприятном знакомстве, и имя Пётр у меня ассоциировалась только с Петькой-дачником, который как-то летом забрёл по синьке на мой участок, и начал самозабвенно ссать на куст крыжовника, за что был нещадно избит костылём моего деда.
- Привет, Манька! – Раздался в трубке незнакомый голос. – Помнишь меня? Это Пётр!
- Ну, во-первых, я не Манька, а во-вторых – иди нахуй. – Вежливо ответила я, и нажала красную кнопочку. Телефон зазвонил опять.
- Манька, ты вообще меня не помнишь?
- Мущина, я в душе не ибу кто вам нужен, но тут Манек нет. Васек, Раек, Зоек и Клав – тоже. Манька, может, вас и помнит, а я нет. Наверное, потому что я Лидка. Поскольку с церемонией знакомства мы закончили – теперь ещё раз идите нахуй и до свиданья.
Телефон зазвонил в третий раз:
- Девушка, простите меня, но у меня в телефоне записан ваш номер и подписан как «Манька – охуительная девка». Вы точно меня не знаете? А если я подъеду? А если вы меня увидите – вы меня вспомните?
- А если ты меня увидишь – ты меня вспомнишь? – По-еврейски ответила я, польщённая «Охуительной девкой».
- Обязательно!
- Записывай адрес…
Никакого Петра я, конечно, так и не вспомнила, но посмотреть на него было бы интересно. Заодно пойму почему я ему представилась Манькой.
Когда я спустилась к подъезду и увидела зелёную «девятку» с торчащей из неё усатой харей – Петра я сразу вспомнила. Так же как КАМАЗ на встречке, сына-ту****еня, маму-покойницу, жену Катьку, и почему я назвалась Манькой. Уйти незаметно не получилось. Пётр тоже меня вспомнил.
- А, вот это кто! – Обрадовался счастливый отец. – Садись, Манька, щас поедем, пивка попьём. За встречу. Быстро садись, а то выскочу – и поймаю. Ха-ха-ха.
Я представила себе лица моих соседей, которые щас увидят как за мной бежит усатый мужик с криком «Эгегей, Манька! Поехали в пивнушку, воблочки пососём!» - и самостоятельно села в машину. На этот раз Пётр был трезв как стекло. За свою жизнь можно было не беспокоится. Пока.
- В кабак-быдляк за воблой не поеду. – Я сразу воспользовалась трезвостью Петра. – Поеду в «Скалу».
- Чо за «Скала»? – Напрягся Пётр. – У меня с собой только три тысячи, имей ввиду. А у меня ещё бензин на нуле.
«Нищеёб устый» - подумала я про себя, а вслух сказала:
- На пиво хватит, я не прожорливая. Поехали, я дорогу покажу.
Сидим в «Скале», пьём пиво с димедролом, Пётр распесделся соловьём, а я всё молчу больше.
- У тебя такие глаза, Машка… - Дядька подпёр рукой подбородок, и посмотрел мне в лицо. – Как у цыганки прям…
Я поперхнулась:
- Ну, спасибо, что с китайцем не сравнил. Чойта они у меня как у цыганки-то?
- А глубокие такие. – Пётр отхл****л пиво. – Как омут *****. Может, у тебя в семье цыгане были?
- Может, и были. – Говорю. – Я лошадей очень люблю, и когда их вижу – мучительно хочется их с****ить.
- Точно цыганка. – Удовлетворённо откинулся на спинку стула Пётр, и подкрутил ус: - А гадать ты умеешь?
Вот хрен знает, какой чёрт меня в ту секунду дёрнул за язык.
- Давай руку, погадаю.
Пётр напрягается, но руку мне даёт. Я в неё плюнула, заставила сжать руку в кулак, а потом показать мне ладонь.
- Чота я в первый раз вижу такое гадание… - Засомневался мужик в моих паранормальных способностях.
- Это самое новомодное гадание по цыганской слюне. – Говорю. – Не ссы, щас всё расскажу.
И начинаю нести порожняк:
- Вижу… Вижу, жена от тебя ушла… Так? – И в глаза ему – зырк!
- Да… - Мужик напрягся.
- Вижу… Вижу, Катькой её звали! Так?
- Так…
- Проститутка жена твоя, Пётр. Смирись. Не вернётся она к тебе. К карлику жить ушла. В шапито.
Молчит.
- Вижу… сына вижу! Сашкой зовут. Ту****ень редкий. Пятнадцать лет – а всё в шестом классе сидит!
- Всё правильно говоришь, Машка… - Пётр покраснел. – Глазам своим не верю.
- А знаешь, почему сын у тебя тупой? Наследственность дурная. Мать твоя, Мария, Царствие ей Небесное, бухала жёстко. Оттого и померла. Поэтому и сын твой пьёт втихушу. Если меры не примешь – сопьётся нахуй.
- Машка… Машка… - Пётр затрясся. – Как с листа читаешь, как с листа! Всё сказала верно! А ещё что видишь?
- А нихуя я больше не вижу. – Я отпустила руку Петра, и присосалась к своему пиву. – Темнота впереди. Щас ничего сказать тебе не могу.
- Что за темнота?! – Пётр заволновался. – Смерть там что ли?
- Нет. – Говорю. – Порча и сглаз. Жена тебя сглазила. Если не исправить вовремя – скопытишься. Точно говорю.
- А ты? Ты можешь сглаз снять? – мужик опять затрясся. – Можешь?
- Могу, конечно. – Тут я явственно вспомнила КАМАЗ, летящий прямо на меня, и добавила: - Тока это небесплатно.
- Сколько? – Пётр схватился за кошелёк, и вытащил оттуда пять тысяч.
«Вот жлоб сраный» - думаю про себя - «Три тыщи у меня, больше нету нихуя» Вот и верь потом мужикам.
- Хватит. – Говорю, и купюру сразу – цап. – Слушай меня внимательно. Щас мы с тобой едем ко мне. На такси. Потому что *** я ещё с тобой в машину сяду, когда ты за рулём. Ты меня подождёшь у подъезда, а я тебе вынесу херь одну. И расскажу чо с ней делать надо. Согласен?
- На всё! – Пётр хлопнул по столу ладонью. – Чо скажешь – то и сделаю.
Уверовал в мои способности, *****а усатая.
Приехали на такси к моему дому, я оставила мужика в машине, а сама – домой. Кинуть его в мои планы не входило, поэтому надо было срочно чота придумать. Открываю шкаф, и начинаю шарить глазами по полкам в поисках какова-нить артефакта, который можно выдать за ****ю от сглаза. Тут мой взгляд падает на мешок с сушёной полынью. Мать в сентябре с дачи привезла. Говорит, от моли помогает. Курить её всё равно нельзя, а моли у меня и не было сроду. Поэтому я этот мешок даже не открывала. Так и стоит уже два месяца. Я этот мешок схватила, и на улицу.
Пётр сидит в машине, по лицу видно что в трансе и в состоянии глубокого о****енения. Так ему и надо. Меня увидел – из машины выскочил сразу, руки ко мне тянет:
- Это что? – И мешок пытается отнять.
- Это трава «Ведьмин жирнохвост». Раз в триста лет вырастает на могиле Панночки. Ты «Вий» читал? Ну вот, Панночка – это нихуя не выдумка. Это реальная баба была. Похоронена в Днепропетровске. Это ещё от моей прапрапрабабки осталось. Куда ты ***** весь мешок схватил? На твою сраную пятёрку я тебе щас грамм сто отсыплю – и ****уй.
- А мне хватит, чтоб сглаз снять?
- Не хватит, конечно. Ещё бабло есть?
- Штука на бензин…
- На хрен тебе бензин? Ты всё равно на таски. Давай штуку – полкило навалю.
Беру деньги, отсыпаю ему полмешка полыни во все карманы, и учу:
- Домой приедешь – собери траву, сложи в матерчатый мешочек, можно в наволочку, и спи на ней месяц. И всё. И никакого сглаза. Как рукой снимет.
- А сын? – Спрашивает с надеждой. – Сын поумнеет?
- Обязательно. Ему тоже насыпь децл под матрас. Всё, езжай домой, и смотри ничо не перепутай.
Обогатившись на двести баксов, и получив огромное моральное удовлетворение, иду домой, и тут же забываю об этом досадном недоразумении.
На месяц.
Потому что через месяц раздался звонок:
- Привет, Манька!
- Идите нахуй, не туда попали.
- Погоди, Мань, это ж я, Пётр!
- Первый?
- Ха-ха, какая ты шутница. Ну, Пётр… Я месяц уже на траве сплю.
- За****ь, - говорю. – На какой траве?
- Как на какой? На Ведьмином жирном хвосте. С могилы Вия.
Твою маму… А я и забыла. Щас, наверное, приедет, и будет меня караулить у подъезда с целью от****ить за мошенничество…
- А… - Типа вспомнила такая. – Молодец, Пётр! И как, помогло?
- Очень! – Радуется в трубке Пётр, а я вдруг икнула. – Жена вернулась, сын бухать бросил! Правда, теперь какие-то марки жрёт, но зато к водке не прикасается! Я это… Спросить хотел только…
- Кхе-кха-кхы, блять… - Я поперхнулась. – Спрашивай.
- Я, вот, на травке этой сплю всё время, и теперь у меня на шее какие-то лишаи появились, и волосы на груди выпали. Может, аллергия?
- Не, это типа знаешь чо? Это типа плата ведьме. Ну, она тебе помогла типа, а взамен лишаёв тебе дала, и волосы забрала… - Несу какую-то ****ю, и чувствую, что ща смогу спалиться.
- А делать-то мне что?
- А ничего. Всё, можешь травку эту под кровать свою убрать, пусть там лежит всегда. Если будешь на этой кровати ебацца – *** стоять будет как чугунный. Это такой побочный эффект. И лишаи скоро пройдут.
- Точно? – Обрадовался Пётр.
- Стопудово! – Мой голос звучал твёрдо. – Если чо – звони.
И положила трубку.
Потом подумала немножко, достала из телефона симку, и выкинула её в окно. Всё равно у меня все номера в телефон записаны.
Вроде, особой вины я за собой и не чую, а вот ****ы получить всё равно могу. А ну как придёт к нему какой-нить ботаник с гербарием, распотрошыт мешок с полынью, и скажет Петечке: «Н*****и тебя, друк мой. Нет никакого Ведьминого жирнохвоста, а ты, *****а, месяц спал на мешке с полынью Одно хорошо – моль тебя не сожрёт»
Может, я конечно, и не цыганка, несмотря на то, что у меня к конокрадству способности есть, но жопой чую – телефончик-то сменить нужно. Предчувствие у меня нехорошее.
А вы, если вдруг надумаете сделать мне комплимент – выбирайте слова.
Обидеться не обижусь, но лишай – вещь неприятная.

Мама Стифлера

[Soap]

День рождения

Юлькин день рождения отмечали с размахом. Четвертак – это вам не в тапки ссать. Накануне были слышны слабые голоса Юлькиного супруга, носящего погоняло Бумбастик, и Юлиной мамы, что, быть может, сие празднество лучше отметить в ресторации, неподалёку от дома, потому что дешевле заплатить за разбитую посуду, перевернутые столы, выебанных в жопу официанток и побитых певунов с летней эстрады, чем потом год ремонтировать квартиры? Свою, и соседские…
Но голоса вопиющих не были услышаны.
«Бухаем дома!» - отрезала без пяти минут именинница, и добавила: «Бумба, а давай ещё Лысого с Пашей-Пиццей позовём?»
Бумбастик трогательно зашлёпал губой, открыл рот, намереваясь наговорить Юле много обидных слов про нетрадиционную ориентацию Лысого и Пиццы, но потом махнул рукой, и удалился с горизонта, прихватив с собой враз постаревшую лет на десять тёщу.
Седьмого января, ровно в шесть часов вечера двери Юлькиной квартиры распахнулись, и туда ворвался разномастный табун.
Табун снёс в прихожей вешалку, Юлину бабушку, которая в недобрый час решила высунуть нос из своей комнаты, и почти затоптал маленького и не очень физически развитого Бумбастика.
Юлька, сияя свежезакрашенным фингалом, коим она обзавелась 2 дня назад, когда нетрезвый Бумбастик пришёл домой, застал свою супругу приблизительно в таком же состоянии, лежащей в ванной, и которая на нехитрый вопрос: «Ты где так нажралась, паскуда?» - ответила: «Да уж не с тобой, пидр молдавский!» - встречала гостей, стоя на накрытом столе. Гости скидывали Юльке пакеты с подарками, очень интенсивно тыкали пальцами в салаты, и воровали с тарелок нарезанную колбасу.
Наконец, Юлька дала отмашку:
- Жрите, господа!
И все стали жрать.
Именинница тем временем постепенно нажирала сливу, и почти подошла к той кондиции, которая условно называется: «А в детстве я занималась спортивной гимнастикой»
На деле это обозначало следующее: достигнув определённой степени алкогольного отравления, Юлия вставала на стул, хватала рукой свою правую пятку, и, со скрипом начинала задирать её к уху. Упражнение всегда заканчивалось одинаково: у Юли рвались по швам брюки (джинсы, колготки, шорты – нужное подчеркнуть), и она, потеряв равновесие, падала на пол. Но, тем не менее, шквал аплодисментов она всё равно срывала потрясающий.
Так что день рождения катился по накатанному сценарию: бухара, спортивная гимнастика, бухара, стриптиз.
Стриптиз обычно исполняла одна Юля. Но этот день рождения был особым. Поэтому именинница выкрикнула в массы клич:
- Девки, даю 20 баксов той, которая потрётся сиськами об Бумбастика!
Бумбастик незаметно перекрестился, и махнул ещё сотку водки.
Прибывшие позднее всех, друзья светло-синей окраски Лысый и Пицца – тут же оживились, и предложили свои услуги. Забесплатно.
Бумбастик накатил ещё соточку, и начал тихо сползать под стол.
Но молодая кровь, разгорячённая зелёным змием, жаждала хлеба и зрелищ.
Гости кричали: «Даёшь голые сиськи!» - и кровожадно косились на Бумбу.
Под столом Бумбастик жадно выпил ещё полбутылки пива, и был извлечён на свет Божий могучими руками Гены-Геморройщика, получившего столь красноречивое погоняло за пагубное пристрастие к спиртному и к молдавским продажным женщинам, коих Гена не просто любил, а ещё и ебал. Регулярно, и с особым цинизмом. Весу в Гене было под двести кило, и Бумбастик не сопротивлялся.
И был стриптиз.
И на старую кровать, накрытую флагом Ямайки, с размаху швырнули маленького, беззащитного Бумбу.
И две девки, отрабатывая полученные от Юлии 20 баксов, интенсивно тёрлись грудями о волосатую грудь Бумбастика под доносящуюся из динамиков песню: «Солнце ярко светит, луч играет по еблу, обоссанная девушка сосёт свою губу… Наверное, ей сниться отсосник до колен, но тут её пинает очень грубый мент..» Это была любимая песня Бумбастика. При жизни.
Потому что муж именинницы перестал дышать тогда, когда заметил, что груди, приятно касавшиеся его тела, вдруг стали плоскими и колючими. Он на секунду открыл глаза, увидел лежавших рядом с ним Пашу-Пиццу, и Лысого, и впал в летаргическую кому.
…А день рождения продолжался.
На кухне завязалась драка.
В правом углу ринга, в красных трусах, была Юля, в левом углу, в белых штанах – Витя-Бинокль.
Замес произошёл по вине Бинокля, который, застав Юлию за реставрацией вечернего макияжа, имел неосторожность сказать:
- Сколько «Запорожец» не крась – всё равно он Мерином не станет. Гы.
И получил в ответ острый укол кисточкой для теней в промежность, сопровождаемый словами:
- Зато твоим крючком только варежки вязать, обсос унылый!
…Биноклю потом промыли рану на голове, Юлька переоделась в джинсы, с сожалением засунув в мусорное ведро рваное праздничное платье, и празднество возобновилось.
Ровно в полночь гости, во главе с Юлией, торжественно пошли курить план.
Бинокль потрусил за ними, рассчитывая на Юлину патологическую незлопамятность. И зря, как оказалось. Потому что попытка выклянчить паровозик вновь закончилась трагично.
Патологически незлопамятная Юлия, заметив вытянутые дудой губы Бинокля, смачно треснула по ним лейкой в виде петушка, и припечатала:
- А ты покури трубу от Запорожца, клизма очкастая!
Всё как обычно…
Я сидела возле бездыханного тела Бумбастика, и с горечью думала о том, что расчленять его труп, и развозить в метро его останки в разные концы Москвы придётся мне. Как лучшей Юлиной подруге. Перспектива не радовала.
Более того, я услышала, как скрипнула дверь, кто-то шагнул в тёмную комнату, где лежал непогребённый Бумба, и рядом раздался голос:
- Есть тут кто?
Я вздохнула. Причём, громко. Но ничего не ответила.
Голос молчал полминуты, а потом сказал:
- Давай, что ли, потрахаемся, как там тебя зовут? Я потом тебе на гитаре сыграю…
Я снова вздохнула, и нежным сопрано ответила:
- Иди нахуй, гитарист. Рождество сегодня, урод. О душЕ подумай. И вали с Богом, по тихой грусти.
Удаляющиеся шаги. Сработало.
В комнате кто-то надрывно орал:
- Чёрррные глаза! Умираю! Умираю!
И слышался треск разрываемых одежд, и аплодисменты.
«А в детстве я занималась бальными танцами и спортивной гимнастикой» дубль два.
Скрип двери. Шёпот: «Есть тут кто?» Молчу. И тишина.
Вдруг, где-то сбоку послышалась возня, и хихиканье: «Ой, ты ЕГО побрил? Такой смешной…»
Стало интересно. Очень интересно. Я тоже люблю смеяться. Так посмешите же меня! И включила свет.
Рядом с телом Бумбастика скрючились Пицца и Лысый.
Пицца лежал, отвернувшись к стене, и его тошнило за кровать.
Лысый лежал на Бумбастике, и мастурбировал ему член.
Через пять секунд я поняла, что расчленять мне ничего не придётся, потому что Бумба вышел из комы, и принялся бить Лысого, Пиццу, и лягнул меня в бок.
В распахнувшиеся двери ввалились гости, неся на руках Юлю с гитарой, Бинокля в салате, а позади всех напирал мощным телом Гена-Геморройщих, утробно рыча:
- Умиррраю! Умиррраю! Черные глаза!
На часах было два часа ночи.
Дважды приезжавшие на вызов соседей милиционеры, танцевали с грудастыми гостьями финскую польку, мама и бабушка именинницы совместными усилиями забаррикадировали изнутри дверь, да так, что на следующий день пришлось вызывать МЧС, в салатах лежали несколько гостей и Юлькины колготки, а я шла по хрустящему снегу домой.
В соседний подъезд.
В больших меховых тапочках, угнанных из Юлькиной квартиры и в чьём-то красном пуховике.
Из Юлькиных окон вылетал фейерверк и китайские петарды, с балкона валил душистый дым, а на московском небе сияла рождественская звезда.
С днём рождения тебя, Юлька!

Мама Стифлера

[Soap]

Эль Матадор

Своего первого быка молдавский матадор Диего убил без зрителей.

Да и сражение происходило вовсе не на арене для быков, которой в скромном селе Гидигич, что в Молдавии, просто неоткуда было взяться. Так что Диего, которого в мире звали Раду Тиру, просто привел быка за село на пастбище у пересохшего ручья. Глупый деревенский бык, которого звали Лупка, смотрел на Диего доверчиво, шел, переваливаясь, потому что на тучных деревенских харчах отъел харю, бока и яйца. Особенно яйца, подумал Диего с болью, глядя на быка сзади. Мысли о яйцах навели его на мысли о любимой и, увы, неверной жене Ольгуце, а те, в свою очередь, на мысли об измене и уходе этой самой жены. Хотя «уход» это, конечно, красиво сказано, подумал Диего с болью. После чего пнул несчастное животное в бок.

− Давай, хомбре, пошевеливайся! - крикнул Диего своего будущему сопернику, который и не подозревал, что ему вот-вот придется сразиться не на жизнь, а на смерть.
− Торро, торро! - крикнул Диего единственное известное ему слово, связанное с корридой.
− Му-у, - с обидой ответил бык, и, не понимая, чего от него хотят, потрусил в ложбинку у бывшего ручья.

Диего повел плечами, вдохнул воздух полной грудью... Теперь следовало подумать над тем, как схватится с быком. Дело в том, что матадор Диего не очень себе представлял, как именно проходит коррида. Более того. Он не только никогда в ней не участвовал и никогда не видел ее в живую, но даже не смотрел корриду по телевизору. Дело в том, что телевидения в молдавском селе Гидигич не было вот уже семь лет, потому что селяне давно украли кабель. Зато была мобильная связь и именно благодаря ей единственный матадор Гидигича, - в миру слесарь Раду Тиру, - узнал о том, что жена Ольгуца Тира уходит от него. Этого и следовало ожидать, говорили старики в деревне. Баба, которая подалась на заработки в Испанию, не вернется. Что ей наш брат-молдаван, если в Испании полно Хосе всяких, с деньгами да образованных. Да и характер у Ольгуцы был с детства, по правда говоря, легкий. Такой легкий, словно пушинка молдавского тополя, от которых у всей Молдавии в июне начинается аллергия. Блядина была Оля, в общем. Старожилы села тайком показывали друг другу фото, которое Оля прислала мужу из Испании — еще когда слала домой деньги, - и которое весь Гидигич скачал себе на мобильники. Оля стояла на фото в сапогах-ботфортах, короткой юбчонке серебристого цвета и, почему-то, подтяжках.

− Это самовыражается она у меня так, - сказал Раду угрюмо, и слушать кумушек не стал.

Но спустя год пришлось. Ведь Ольгуца позвонила ему на мобилу и сказала, что уходит от него.

− Бросаю я тебя, Раду, - сказала она, почему-то грассируя.
− Ухожу я от тебя к Хосе, - сказала она.
− Разве это по-людски? - сказал Раду.
− Приезжай хоть в отпуск домой, потрахаемся напоследок! - сказал он.
− А то как же, разводимся и не потрахаемся напоследок! - сказал он.
− Не хочу я тебя, Раду, - сказала Ольгуца.
− Ты быдло и не понимаешь преимуществ рынка перед отсталыми феодальными отношениями, бытующими в сельской Молдавии, - сказала она явно с чужого голоса.
− Кто он? - сказал горько Раду.
− Он настоящий Мужчина, - сказала Ольгуца.
− Что он тебя ебёт, это понятно, - сказал Раду.
− Но кто он вообще? - сказал Раду.
− Хосе, если тебе интересно знать, тореадор, - сказала Ольгуца.
− Красавец-мачо с огромными яйцами и паспортом Евросоюза, - сказала она.
− Сука ты драная, - сказал Раду.
− Не могла попросить законного мужа, чтоб он тебя... того... тореадор? - сказал Раду.
− Пошляк и ничтожество, - сказала Ольгуца.
− Тореадор это не способ секса, а человек, который участвует в бое быков корриде, - сказала она.
− Романтичная профессия настоящего мужчины, - сказала она.
− А тебе если коррида когда и светит, то только в роли быка, - сказала она.
− Ах ты *****, - сказал Раду.
− Говорю же, мужлан, - сказала Ольгуца.
− А как же наши чувства, наше прошлое, трое детей, наконец, - сказал Раду.
− Прошлое забудь, чувства засунь себе в задницу, а детей отдай в детдом, вырастут, простят, - сказала Ольгуца.

Раду с горечью подумал, что в тоне жены появились нотки, которых в нем раньше не было. Жестокой, уверенной и по-европейски деловой стала Ольгуца... Раду поматерился в трубку еще немного, прежде чем понял, что бывшая жена давно уже отключила связь, и разрыдался. После этого Раду пил четыре месяца, а на пятый решил повеситься. Взял веревку, привязал хорошенько к ореху на заднем дворе, и встал на табуретку. Ночью Гидигич спал. Лишь десятка четыре любопытных глаз светились у забора. Соседи, и просто любопытствующие, понял Раду.

− Прощайте, - сказал он.
− Я всегда говорил, что трудовая миграция служит дополнительным фактором разрушения брака, как общественного института, - сказал он.
− Берегите друг друга и не забывайте, что коррупция это явление, повинны в котором не только институты исполнительной власти, но и местные бюрократические структуры, выполня... - сказал он.
− Вешайся давай, - сказал кто-то.
− Задолбал, - сказал кто-то.

Раду вздохнул, и прыгнул с табуретки. В глазах у него почернело, потом побелело, потом поплыли перед ним три полосы: красная, синяя, и желтая. Цвета флага Молдавии, понял Раду. Значит, я уже в аду, понял Раду. Вдруг к нему склонилось крупное лицо пожилого мужчины с прожилками на носу и двухнедельным перегаром. Бог, понял Раду.

− Зачем так рано? - сказал Бог, сверившись с блокнотиком.
− Хули вы меня отвлекаете?! - сказал он.
− Жена, - сказал Раду плача.

Сбивчиво объяснил, но под насмешливым взглядом Бога замолк.

− Мужик, ты молдаванец или засранец? - сказал Бог.
− Я, ну это... - сказал Раду, чувствуя себя снова в армии, перед неумолимым сержантом Додон.
− Ты молдаванец или засранец? - сказал Бог яростно.
− Я... ну... конечно... - сказал Раду.
− Ты. Молдаванец. Или. Засранец. - сказал Бог, сжав Раду яйца.

Это было ощущение, в сравнении с которым никакое повешение не шло. Раду почувствовал, что такое настоящий АД.

− Молдаванец, - пискнул он.
− Я молдаванец, - прохрипел он, почувствовав, как ослабла хватка.
− Я молдаванец, а не засранец, - сказал он басом, потому что яйца были отпущены.
− Отлично, - сказал Бог.
− Значит, будь мужиком, а не говном, - сказал он.
− Тоже мне, вешаться, - сказал он.
− Настоящий мужик наловчился бы на этой сраной-как-её-корриде, - сказал Бог.
− Да и отбил бы жену обратно, - сказал Бог.
− Если она, конечно, тебе будет нужна, ****ища эта, - сказал он.
− Ты же будешь звезда корриды, на тебя бабы вешаться станут, - сказал он.
− Если, конечно, не будешь хлебалом щелкать, - сказал он.
− И больше никогда, слышишь, НИКОГДА, - сказал он.
− Не отвлекай меня, - сказал он.
− Ненавижу самоубийц гребанных, - сказал он.
− Только отчетность в порядок приведешь, план, то се, - сказал он.
− И тут — бац! - внеплановый, - сказал он.
− Еще вопросы есть? - сказал он.
− Один да, - сказал Раду.
− Скажите, вы в армии не служили? - сказал он, волнуясь.
− Стройбат, вч 234458, Одесская область, 87-88, кто был, тот бля не забудет, - сказал он.
− На личные вопросы я не отвечаю, - сказал Бог.

Сел прямо на Землю, откупорил невесть откуда взявшуюся бутылку коньяка, и приложился. Дал хл****ть повешенному. Потом выпил сам и стал черкать что-то в блокнотике. Раду терпеливо и угодливо ждал. Бог глянул на него с недоумением.

− Я вас больше не задерживаю, - сказал он и клацнул зубами.

Раду вдруг резко упал куда-то, а вынырнул на больничной койке.

- Бред от удушения, - сказал ему врач, терпеливо выслушавший видение Раду.

А сам, после дежурства, отправился в церковь, молиться и бояться.

Ведь от Раду, вышедшего из комы, пахнуло коньяком.

ХХХ

− Торро! - крикнул Раду.

Встал перед быком Лупкой и сжал кулаки. Бык недоуменно глянул на мужчину, и отвернулся. Раду в ярости сплюнул. К сожалению, у него не было никакой возможности узнать, что же представляет собой эта самая коррида. Телевидения в селе не было, спросить у Ольгуцы было невозможно, потому что она не брала трубку («зато в рот небось берет», грустно думал при этом Раду), а все сельчане, которые уехали на заработки, были в Италии, России и Португалии. А там нигде корриды не было.... Одна моя потаскуха в Испанию попала, с горечью думал Раду. Но не сдавался. В районной библиотеке он нашел несколько книг об Испании, и кое-что о корриде прочитал.

− Коррида это бой человека с быком, - знал Раду.
− Коррида заканчивается смертью быка или человека, - знал Раду.
− Коррида проводится на огороженной площадке, - знал Раду.
− Матадор ходит очень прямо, на нем штаны в обтяжку и широкий пояс, - знал Раду.
− А на голове у него треуголка, - знал Раду.
− Матадор всегда испанец, - знал Раду.
− Испанцев зовут или Хосе или Диего или Сервантес, - знал Раду.
− Имя Хосе не годится, потому что так зовут гомика, к которому ушла Ольгуца, - сказал Раду.
− Имя Сервантес чересчур сложное, - сказал Раду.
− Значит, мне остается имя Диего, - сказал Раду.

После этого он за канистру вина и 20 евро справил себе новые документы, и стал Диего эль Тиру.

Это было пока все. Диего понимал, что этого для того, чтобы стать матадором, мало. Требовались свидетельства очевидца. Так что Диего, починив несколько мотоциклов, на заработанные деньги поехал в Кишинев, и нашел адрес, который видел в газете «Комсомольская правда в Молдове» в разделе «Все для отдыха и семьи».

… Было это в супермаркете «Жамба», где на эскалаторах катались красивые, уверенные в себе люди с барсетками, надменно разглядывая окружающих.

Смущаясь, Диего встал на движущуюся лестницу и едва не потерял дар речи. Девка перед ним, в короткой юбке, была без трусов. Рядом с ней ехала мама, молодая еще женщина лет сорока пяти. Присмотревшись к ним, Диего понял, как работают женщины. Это была связка по типу снайпер-автоматчик. Снайпер-девка без трусов, валила мужика с барсеткой, а мать-автоматчица прикрывала тылы от нежелательных лохов. Типа него, понял Диего с горечью.

− Лох, - прошептала мать дочери, глядя на Диего.
− Ты с ним не знакомься, - прошептала она.

Диего вздохнул и стал просто глядеть девчонке под юбку. Так он проехал третий, - нужный ему, - этаж. Пришлось спускаться пешком. Диего толкнул дверь и попал в комнату, пропахшую благовониями. Лавровый лист, кардамон, тмин, зира... Диего, робея, вспомнил текст статьи, набранной мелким шрифтом.

«Гостья из Испании Джулиана Соколитто рассказала корреспонденту «КП», как в Испании молдаване справляют День Независимости и любят свою родину».

Статьи Диаго не запомнил. Что-то обрывочное.

«... вина как движок... блёвка... анал... пертурбация... минимализм как черта ментальности... если в ухо, то лучше узким... кабачок только мытый... молдаване ****ь.. патриотизм как экспрессивная форма мастурбации... новоселье... а хули».

Но не это волновало Диего. Он хотел расспросить Джулиану, - которая в Кишиневе остановилась всего на пару дней, - о том, что такое правильная коррида. Так что, хорошенько потрахав - все же шестой год без бабы, - тощую женщину со злым лицом, Диего приступил к главному.

− Скажите, Джулия, - сказал он.
− Нон эсто Джулиа, эсто Джулиана, - сказала она.
− Эль испаньола настоящая, не есть быдло типа твой, - сказала она.
− Я Диего, - обиделся Диего.
− Твоя есть молдаван и эсто эль печать Каина, - сказала она.
− На всю твою эль гребанную жизнь гребанного эль молдаванина, - сказала она.
− Ну? - сказала она.
− Я хотел бы узнать, как идет коррида, - сказал Диего, сунув свернутую в трубочку банкноту искуснице Джулиане межу ног.
− Эль кретино, не в зад, - сказал она.
− Потом эль запах, - сказала она.
− Си, си, в эль вагина, - сказала она, когда Диего исправился.
− Значит твой спрашивать что такой эль коррида? - сказала она.
− Моя хотеть знать что есть эль коррида и как ее эль проводить, - сказал Диего.
− О, коррида... - сказала Джулиана
− Эль мечта, я в эль прошлый трахаться с эль матадорре, о, си, - сказала она.
− Ближе к делу, - сказал Диего.
− Ближе к эль делу, - поправился он.

Джулиана, закрыв маленькие глаза с короткими ресницами на некрасивом лице уставшей путаны, стала рассказывать. Диего жадно слушал... К сожалению, мешал акцент Джулианы и ее вечные эти испанские словечки. Ничего, главное понять в целом, думал Диего. И, сам того не заметив, уснул в уголке, прикрывшись теплым клетчатым пледом, на котором было вышито «Теплый Клетчатый Плед», а на фабричном ярлычке, почему-то, «simpleobsession»...

Везде ****ь латынь, подумал Диего лениво, и уснул.

ХХХ

Проснулся Диего от того, что кто-то стоял на его руке. К счастью, матадору хватило ума не подать виду, что он вообще есть. Это и спасло Диего. Ведь на его руке стоял огромный мужчина с клещами. Еще с десяток таких же больших злых мужчин окружили путану Джулиану Соколитто, и, привязав ее к стулу, пытали.

− Где деньги? - спрашивал мужчина.
− Эль подонки! - говорила в ответ Джулиана.
− Моя не понимать! - кричала она.
− Сука, деньги гони, - говорили мужчина.
− Эль испаньоло, - говорила она.
− Вот сука, - говорили мужчины.
− Сука, деньги? - говорили они.
− Эль недоумение, - говорила Джулиана.
− Ты сука, - сказал мужчина, читая ориентировку
− Гражданка Молдавии, Юлька Соколова, бывшая сотрудница компании «Арвентамитал» по кличке Линь, - сказал он.
− А чё линь? - спросил кто-то,
− Ты чего, не рыбак? - сказал мужчина.
− Линь же моментально заглатывает, - сказал мужчина.
− Сбежала с деньгами фирмы в Испанию, открыла бордель, прогорела, - перечислял мужчина.
− Заехала домой, и решила использовать отпуск с пользой, - сказал мужчина.
− Эль недоразумение, - простонала путана.

Один из них, включив паяльник, подключил его к Джулиане таким способом, что познания Диего в слесарном деле несколько расширились. Как и глаза и рот Джулианы, из которых потоком хлынули слезы и крики.

− Братцы что же вы ****ь простую бабу! - закричала вдруг Джулиана.
− Нашу, молдавскую бабу, - кричала она.
− Ну да, да, я же наша, я же Юлька Соколова, ну, с Нижней Рышкановки, - кричала она.
− Меня там все знают, я же всему району дала, - кричала она.
− Деньги давай, - угрюмо говорили мужчины.
− Нету денег! - крикнула она.
− Совки ****ь, - сказал мужчина.
− Кончилось ваше время, - сказал он.
− Рыночная инициатива должна быть подкреплена знанием маркетинга и всех тонкостей ведения бизнеса, - сказал он.
− А ты, *****, работать не отстегивая вздумала? - сказал он.
− В Испании три года работала, ни одного евро не прислала, - сказал он.
− Нищая я, - простонала Юлька.
− До того дошла, что с неграми-к*****ами за поесть трахаюсь, - сказала она.

Мужчины сурово покачали головами, сошлись в кружок. Уползая потихоньку из борделя, Диего слышал лишь обрывки фраз.

… «невероятная фрустрация... коллапс взаимоотношений... завзятая нимфоманка... папка-бизнесмен... коллаген... мелиорация отсталых районов... ганджубас... восьмая позиция по Рериху … дистрибуция как фактор развития... кончаем парни»...

У двери Диего оглянулся и увидел, что мужчины надели на голову путаны кулек с сердечком, похожим на красную задницу, и надписью «I love Amsterdam». Путана пыталась дышать. Потом громко испустила ветры.

Буквы шевелились...

ХХХ

− Торро, торро! - крикнул Диего.

Бык покосился на него, и продолжил щипать траву. Диего глянул ан его большие яйца, и пришел в ярость. У Хосе, к которому ушла Ольгуца, яйца тоже большие, подумалось ему. Ольгуца, сука, трахается сейчас с Хосе, ест шоколад, пьет вина, наслаждается жизнью в Евросоюзе, подумал он. С испанцем этим.... А раз быки в корриде участвуют, кто они, если не испанцы, подумал он. Значит и Лупка испанец, подумал Диего, с ненавистью глядя на быка.

− Эль ублюдок! - завопил Диего в бешенстве.

Расстегнулся и помочился на Лупку.

Бык в ярости взревел...

ХХХ

… коррида кончилась к полуночи.

Диего с двумя синяками, рваной раной руки и ушибом колена, сидел на трупе быка и еле дышал. Схватка была феерическая. Сначала бык шел на матадора рогами, но когда Диего бросил в глаза животному горсть песка, стал отворачиваться. Диего бил быка ногами прямо в нос, в самое чувствительное место. Ломал ему уши, зайдя сзади, с разбега целил быку в яйца и пару раз даже попал... Было бы здорово, если бы правила корриды позволяли хоть какое-то оружие, подумал Диего. Но уверенности у него не было, а раз так, подумал Диего, то не стоит и привыкать. В Испании матадор намеревался выигрывать бои по правилам. Тяжело в учении, легко в бою, вспомнил Диего любимую поговорку великого молдавского полководца Суворова, памятник которому стоит в городе Тирасполь.

Диего вздохнул, и, покачиваясь, встал с быка.

− Му-у, - жалобно прохрипел забитый до смерти Лупка.

Диего оскалился и присел на корточки. Нащупал еле бьющуюся жилку. Глядя в печальные глаза Лупки — ну словно брошенный женой молдаванин, или премьер-министр, которому отказали в кредите, некстати подумал Диего, - матадор сжал зубы на вене быка. Полилась по подбородку кровь...

Лупка слабо дернул ногой и затих навсегда.

ХХХ

− Двадцать семь, - сказал Диего.

Диего полоснул себя ножом по левой руке двадцать седьмой раз. Двадцать семь шрамов значили двадцать семь забитых насмерть быков. Диего плюнул на дымящийся труп последнего, двадцать седьмого, быка.

− Эль говнище, - презрительно бросил он трупу.

Поклонился аплодирующей толпе, и преподнес старосте села ухо быка, которое отгрыз зубами.

Повернулся и пошел домой.

Два года прошло с того дня, как я матадор, подумал он. И вот я какой, подумал он. Какой я красавец, подумал он. Я люблю себя, подумал он.

Диего шел медленно и гордо, как Антонио Бандерас в фильме «Десперадо», который в селе смотрели еще во времена работы канализации и телевидения. Он шел, подняв голову, а на ней красовалась треуголка, которую он выменял в городском музее Кишинева у одичавшего смотрителя за килограмм брынзы. Крепкие ляжки Диего терлись друг об друга, создавая поистине электрическое напряжение. Ведь они были обтянуты роскошными салатовыми лосинами. На поясе Диего красовался кушак, сделанный из бывшего знамени филиала ЦК ВЛКСМ села Гидигич. Так что на самом заду Диего красовался золотистый Ильич, смотревший как раз в провал... Лицо вождя было грустным.

Он выглядел так, как если бы ему открылась бездна.

Диего шел, элегантно поднимая треуголку при виде девушек. За то время, что он выковал в себе матадора, Диего стал самым популярным мужчиной Гидигича. Он покрыл всех женщин села, и стал медиа-персоной. Дело в том, что земляки, поначалу смеявшиеся над Диего, затем стали уважать его и собирались на корриду толпами. Конечно, они снимали схватки на мобильные телефоны и отсылали ролики родне за границу. А те выкладывали ролики в интернет. Так Диего стал мега-популярным в мире Матадором-Голые-Кулаки. И это не было преувеличением.

Диего забивал быков голыми руками, и схватка длилась порой до суток!

По пути Диего зашел в поликлинику. Там местный врач, убедившись, что медицинский полис Диего еще действителен, обслужил парня. Заклеил двадцать седьмой шрам смесью слюны, паутины, и елея. Прочитал наговор, дал Диего оберег.

Перекрестил на дорожку.

ХХХ

… в самолете Диего понравилось. Там было тихо, спокойно, и не было быков.

Зато там была правительственная делегация Молдавии, летевшая в Испанию просить продовольственную помощь. Один из членов делегации, высокий кудрявый мужчина, к которому все обращались по фамилии Попов, громко разговаривал по мобильному телефону. Диего проверил еще раз приглашение, которое получил от Ассоциации Матадоров Европы. Паспорт, документы, яички вареные, колбаса, толстолобик, в дорогу бабами пожаренный... Диего достал рыбку, бутыль вина, и стал кушать.

− Эль девица, - позвал он стюардессу.
− Принесите мне эль зубочисток, - сказал он.
− Испанец, - восторженно шепнула стюардесса коллеге.

Вокруг Диего забегали девушки в униформе. Заместитель министра иностранных дел, Анрюшка Попов, с ненавистью глянул на Диего. Опять я не в центре внимания, подумал он. Зазвонил мобильный, который Андрей никогда не отключал в самолете, потому что втайне мечтал погибнуть как Качиньский и хоть так войти в историю политики.

− Здравствуйте, - сказал он в трубку.
− Эй ***** поди сюда! - крикнул он стюардессе.
− Да нет, это я не вам, - сказал он в трубку.
− Ты, ты *****, - сказал он стюардессе.
− Да как вы смеете, - сказала она.
− Молчи, *****, - сказал он.
− Да нет, не вам, - сказал он в трубку.
− Принеси мне воды быстро, - сказал он стюардессе.
− Какой ****ь прямой эфир? - сказал он в трубку.
− Какой ****ь прямой эфир прямо сейчас?! - сказал он.

Поспешно отключил телефон.

Потом достал блокнотик и записал туда фразу, пришедшую в голову только сейчас.

«Молодые, европейски ориентированные политики Молдовы, - наподобие Андрея Попова, - знающие по четыре языка, носящие стильные костюмы, окончившиеся Институты международных политик.. Выведут страну из перманентного кризиса, куда ее завели люди старого формата и мышления... Глядим с широким диапазоном оптимизма... Хочу выразить... Новая европейская формация, впитавшая вежливость и манеры с водами фонтанчиков парижских университетов, где мы получали образование...».

Довольный собой, Попов рассмеялся и громко выпустил ветры.

− Мужчина, вы же не один! - воскликнула соседка с грудным ребенком.
− Заткнись хуесоска, - сказал Попов.
− Один в твоем рту, - сказал он.
− Что, - сказала она.
− Хер те в очко, - сказал он.
− Да как... - сказала она.
− Каком сверху, - сказал он.
− Да как вам не стыдно?! - сказала она.
− Стыдно в матку колотить, - сказал он.
− Нахал! - сказала она.
− Твой дед мой *** сосал, - сказал он.
− Дурак, - сказала она.
− Дурак у меня в штанах, - сказал он.
− Хочешь познакомлю его с твоей дурочкой? - сказал он.
− Псих, - сказала она.
− Твой клитор увял и затих, - сказал он.
− Сумасшедший, - сказала она.
− Твой зад с моего хера сошедший, - сказал он.

Премьер-министр Филат и вся делегация одобрительно посмеивалась. Они обожали Андрюху за его искрометный юмор и веселую непосредственность молдаванина. Ну и за европейский такт, конечно

Любой другой давно бы уже эту ****у надоедливую по стеклу размазал.

ХХХ

В Мадриде правительственная делегация Молдавии бодро бросилась к толпе телевизионщиков и встречающих. После короткого недоразумения полиция загнала дубинками молдаван во главе с Филатом в фургон, и отвезла в карантин. Там, после помывки хлоркой и тщательного осмотра на предмет вшивости и кишечных паразитов, их ждал прием. Гостей встречал восемнадцатый помощник второго заместителя министра Испании по делам отсталых африканских стран. Конечно, в костюме микробиолога: резиновом комбинезоне и маске...

А встречающая толпа стала аплодировать тому, кого они На Самом Деле встречали.

− Диего!!! - орали они.
− Эль Матадор! - кричали они.

И когда молдаванин Диего, с забинтованной левой рукой, в салатовых лосинах, треуголке и знамени ЦК ВЛКСМ Гидигича на поясе, стал спускаться по трапу, в воздух полетели головные уборы. Диего, мрачный, и преисполненный решимости, отказался ехать в ресторан на банкет, устроенный в его честь, и сразу велел:

− На корриду.

… и уже спустя час, сидя на самом престижном месте на стадионе, Диего с недоумением смотрел, как по полю бегают какие-то мужчины с копьями, скачут, зачем-то, лошади, носится какой-то идиот с плащом...

− А когда начнется коррида? - сказал он журналистам, записывающим каждое его слово.
− Так она уже идет! - сказали они ему.
− Что? - сказал Диего.
− Вот это групповое изнасилование... - сказал он.
− Это, по-вашему, коррида, - сказал он.
− Да, это коррида, - сказали ему.
− Настоящая испанская коррида, - сказали ему.
− Ха, - сказал Диего.

Еще Диего сказал:

− Ха-ха.
− Ха-ха-ха, - сказал Диего.
− ХАХАХАХАХА, - сказал он.

Встал, и, поправив треуголку, подбежал к ограде. Лихо перепрыгнул ее. Расплющил яйца придурка с мантильей с одного удара ноги сзади, проткнул бандарильос копьем, вырванным из спины быка... Остальные бросились с поля наперегонки. Диего, плюнув им вслед, снял треуголку, и раскланялся перед быком.

− Чистый бой, - сказал он быку.
− Ты и я, - сказал он.
− И никаких копий, ножей, ядов, лошадей, газет, обналичивания, экспресс-чеков, анализов крови, популяризации абортов, прав секс-меньшинств, роста тарифов ЖКХ и прочего дерьма, - сказал он.
− Ты и я, - сказал он.
− Жизнь и смерть, - сказал он.
− Всего и делов-то, - сказал он.
− Каждый бой как последний, - сказал он.
− Каждый бой и есть последний, - сказал он.
− Вот это и есть настоящая коррида, - сказал он.
− Какой она и должна быть, - сказал он.
− Му, - сказал бык.

Глядя друг другу в глаза, враги молча стали сходиться. Молчал стадион. Молчали зрители трансляции. Молчал мир.

Стрекотали камеры...

ХХХ

… спустя каких-то полгода Диего, ставшего самым знаменитым матадором мира, пригласили в королевский дворец. Там улыбчивый и разбитной мужик по имени то ли Хуйлан то ли Карла вручил ему позолоченную ленту, и паспорт на имя подданного Испании, Диего эль Тиру эль Гидигиччо де Фонтанеро.

Это значило, что теперь Диего испанец, дворянин и гражданин Евросоюза.

В жизни матадора это ничего не изменило. Он по-прежнему жил аскетом и по-прежнему выходил на арену сам, с голыми руками. И сражался с быком каждый раз, как последний. Осенью того же года к нему вернулась Ольгуца, бросившая этого занудного говнюка Хосе. Тот оказался ревнивцем и бил ее почем зря. Диего, впрочем, жену тоже бил. Ольгуца отнеслась к этому с пониманием.

− Ну шлюха, шлюха я, - шептала она, когда Диего, поставив ей на спину кувшин с вином, стегал до крови перед тем, как повалить на пол и овладеть.

Чем больше Диего бил и унижал Ольгуцу, тем сильней она в него влюблялась. Так что Диего перестал разговаривать с Ольгуцей и отдавал ей приказания щелчком пальцев. Вскоре Ольгуца кончала от одного лишь щелчка. Она любила сидеть в ногах и Диего и прижиматься щекой к его руке. Кажется, я открыл не только секрет корриды, но и секрет жизни, думал иногда Диего. Он процветал. А слабак Хосе, не выдержав измены Ольгуцы, застрелился. Диего, узнав об этом, лишь усмехнулся и пробормотал непонятную фразу. Что-то вроде «Одесса, вч, стройбат, незапланированный, хули». На поминки он не пошел.

На следующий день его ждала коррида.

аффтар: Черный Аббат

[Soap]

Сказание о тырнетчиках

И настал день.
И светило солнце.
И сломался у меня Тырнет во усадьбе моей.
И сделан был звонок телефонный в новую Тырнет-компанию, чтобы имела я возможность великую на порносайты дрочувать, да ****ю всякую по литресурсам распихивать.
И явились на следующий день во мои палаты три богатыря, красоты несказанной: Андрюха, аки Культурист чахоточный, Серёга, аки Терминатор доморощенный, да Колян, аки Морячек Папай.
И началось дело великое, закипела работа кипучая, да хуями обложено было пол города с крыш крутых.
Затащили они на чердак бухту кабеля да катили ее по мусору, да по говну голубиному, но уебал Коля своею головной костью могучей по балке кровельной и посыпалось на чела всем с балок говно голубиное. И молвил Коля «Йобтваю!», и отвечали ему все «МУДАБЛЯ!».
Стали тырнетчики делом правым занимацца, да протягивать кабель белоснежный через все палаты каменны, сквозь дверь парадную, да чрез счётчик электрический.
Два добра молодца за дверями миссию тайную выполняли, а третий богатырь, вельми мужественный, коварно к соитию меня склонял.
Я – девица честная, почти замужняя, и не хотелось мне погрязть во грехе разнузданном с Андрюхой, хотя и красив он был словно яблоко наливное, и в штанах его синих могуче вздымалась плоть мужыцкая, дрожь вызывающая.
И почти поддалась я искусителю с потенцией несравненной, да прикидывала *** к носу где бы тайно ему отдацца, штоп остальные богатыри сиё не прознали, да корпоративного слияния не потребовали, чтоб справедливость восстановить нарушенную.
Но мысли мои сладкие, похотью пропитанные, нарушены были глухим стуком за дверями парадными, да криком богатырским: «Йобвашумать!»
Старая табуретка, коя опорой служила Серёге-Терминатору, не выдержала весу его критического, да подломились её ноженьки ореховые, и повержен был богатырь наземь, но жив остался, что характерно.
Мысли мои, навеянные Андрюхой-искусителем девичьим, враз пропали, ибо Серёге помощь была нужнее. Смазала я рану кровавую на длани евойной зельем целебным, йодом наречённым, и взглянул на меня Серёга взглядом благодарным, обжигающим, раздевающим меня до нижней рубахи…
Смутилась я безгранично, ибо в мои планы не входило корпоративное слияние, и Серёга покалеченный в частности.
Тут и Колян подтянулся, топая мощно сапогами, говнищем облепленными, потому что в подвале усадьбы моей изрядные залежи фекалий да ****и разной скопилось, а Колян там что-то искал, выглядывая взором орлиным ретранслятор басурманский.
И понял тогда Андрюха, что не даст ему сегодня девица красная, потому что свидетелей много тому собралось, и вздохнул жутко, с присвистом, обречённо.
Потупила я взгляд свой в пол гранитный, да пригласила всю троицу могучую чаем полакомиться на пищеблоке моём.
И прихл***вала я напиток обжигающий с блюдца позолоченного, а богатыри всё более налегали на водку вкусную, «Русским Стандартом» названную, да закусывали огурчиками малосольными, кои изготовлять я большая мастерица, да глядели на меня с благодарностью, и бровьми чернявыми шевелили задорно.
Откушали богатыри пищи простой, русской, да подобрели, как водится. И, сбегав по очереди в уборную, стали с моим компом апгрейдом занимацца забесплатно, и лишь из чувства благодарности за доброту мою сердечную, и за очи мои красивые.
И установили они мне аж два антивируса, узнав, на какие сайты меня чаще всего заносит, и где я черпаю своё вдохновение, почистили компьютер, да подарили много штучек пользительных, кои они украли бессовестно в офисе богатом, с целью неопределённой.
И расстались мы с богатырями друзьями ниибическими, принеся клятву звонить друг другу по связи телефонной, да общаться при помощи мыла электронного.
И с грустью закрыла я за богатырями дверь резную, парадную, собрала обломки табуретки ореховой, да тут же утилизировала через мусоропровод. И закручинилась. Ибо мощи Андрюхины, во штанах его мною замеченные, мне покоя не давали.
… А Андрюха с богатырями остальными, едва за околицу вышел, по лбу банкой от пива огреб от Серёги с Коляном. От такого Андрюха стал страшно ругаться, но друзья евойные лишь гнусно посмеялись над товарищем-лузером, сказали хором «Ахуетьпроизводственно!» - и заржали дружно.
З.Ы. А вчера я написала Андрюхе депешу электронную, в коей приглашала его к себе на журфикс, обещая супризы, развлечения и лакомства заморские, французские.
И цельную ночь кровожадно щупала мощи его могучие, да наслаждалась потенцией богатырской, в коей я ни разу не ошиблась.

Мама Стифлера

[Soap]

Было дело

- Ирка, милая, любимая… - Я ныла в телефонную трубку как профессиональный нищий. – Ирка, не будь ты скотиной, возьми меня!
- Хуй тебе. – В шестой раз ответила Ирка, но по её голосу я поняла, что ещё щущуть – и она сломается. – Я тебя с первого класса знаю. Свинью такую. Ты мне всю дачу загадишь.
- Не загажу! – Я истово перекрестилась, и сообщила об этом Ирке: - Вот те крест на пузе. Ира, я перекрестилась, если чо.
- Ничего святого в тебе нет. – С горечью сказала Ирка, и процедила сквозь зубы: – Завтра в девять утра чтоб была на Выхино, у автовокзала. Вовке своему скажи, чтобы он какие-нибудь шмотки взял, переодеться. Будет мне яблоню выкорчёвывать, пользы ради.
Я положила трубку, и завопила:
- Вованище, мы едем!
Муж, стоящий у меня за спиной, даже не вздрогнул. Только нашёл глазами бумажную икону с Николаем Чудотворцем, мученически на неё уставился, и прошептал:
- Есть Бог на свете…
Те, кто начал свою супружескую жизнь в квартире с прилагающимися к ней родителями – меня поймут. С родителями жить трудно. Даже если это твои собственные родители. На третьем году семейной жизни я крепко сторчалась на валерьянке, а Вовка стал испытывать проблемы с потенцией. Половая жизнь нашей ячейки общества неумолимо угасала, и впереди маячила перспектива развода и дележа имущества, состоящего из телевизора и холодильника с магнитиком в виде жопы.
Иначе и быть не могло. Вовкину потенцию сильно повредила моя мама, каждую ночь входящая в нашу спальню со словами «Одурели что ли – трахаться на ночь глядя? Отцу завтра в шесть вставать, а они пыхтят на весь дом!», и имеющая нездоровую привычку хвалиться своим подругам Вовкиными яйцами: «А какие яйца у моего зятя! Он вчера сидит на кухне в трусах, картошку чистит. Ноги раздвинул – а из трусов такой царь-колокол вывалился – я охуела. Повезло моей дочушке, повезло»
Мои попытки поговорить с родительницей «по душам» дали прямо противоположный результат. Теперь мама каждую ночь входила к нам в спальню, где-то в промежутке между петтингом и минетом, и громко докладывала: «Завтра суббота. Папе на работу не надо – можете трахаться». А подругам своим стала рассказывать, что у Вовки, как оказалось, яйца очень мелкие, а большими они ей вначале показались, потому что у неё очки на плюс шесть. И дочушке её не повезло.
С Вовкиными родителями мне жилось бы намного хуже, потому что папа у него полковник в отставке, и наше первое с ним знакомство началось и закончилось тем, что папа посмотрел на меня как Собчак на Катю Гордон, и отчеканил: «Такое жидкое говно нам весь генофонд испортит. Ни рожи, ни кожи, ни сисек, ни писек. Наплодит тебе хомяков-рахитов и вот таких медуз беспозвоночных, а потом с первым попавшимся гомосеком свалит. А я твой зоопарк кормить не буду».
В общем, выбора не было, и после свадьбы мы с Вовкой стали жить у меня, получив в подарок от родителей набор кастрюль, и предупреждение: «Только попробуйте замок в дверь врезать. Мне внуки ещё не нужны»
Нам внуки тоже пока были не нужны, но ебаться, в общем-то, хотелось. Вовке даже каждый день. Поначалу. Но, спустя два года, Вовке уже не хотелось ничего, кроме как отравиться. А мне постоянно хотелось валерьянки. Вначале мы пытались наладить половую жизнь в гостях у друзей, но друзья быстро догадались зачем мы к ним приходим, и два часа кряхтим в ванной, и перестали нас приглашать после того, как мы им сорвали раковину, и нечаянно забрызгали зеркало.
Оставалась только Ирка. Ирка, и Иркина дача. У Ирки мы в гостях не были ни разу, и общих знакомых, которые могли бы ей насплетничать про зеркало и раковину, у нас тоже не было. Тем не менее, Ирка никогда не приглашала меня в гости, памятуя о том, как четыре года назад она оставила мне ключи от своей квартиры, в которой жила голодная кошка, нуждающаяся в регулярном питании, а я за три дня Иркиного отсутствия затопила ей квартиру, сломала телевизор, разбила стекло в серванте, и потеряла кошку. Кошку мне Ирка не простила до сих пор, и мою просьбу взять меня и Вовку с собой на дачу - сразу восприняла в штыки. Но она ж меня с первого класса знает. Я ж без мыла в жопу влезу. Поэтому впереди нас с Вовкой ждали незабываемые выходные, полные секса, разврата и разнузданных оргий.
В Выхино наша супружеская пара была уже в восемь утра. На тот случай, если Ирка передумает, и захочет уехать без нас. Наши глаза лучились счастьем, карманы были туго набиты гандонами, и мы крепко держали друг друга за руки как два еврея перед входом в газовую камеру.
Ирка появилась у билетных касс в восемь сорок пять, что подтвердило мою догадку о её непорядочности.
- Что ж ты так, Калинина, а? – Я подскочила к Ирке со спины, и хотела укоризненно хлопнуть её по плечу, но одну мою руку мёртвой хваткой держал Вовка (подозреваю, что это была судорога щастья), а второй я придерживала свой карман с гандонами, чтобы они не выпали Ирке под ноги, и не спалили мои намерения. Поэтому я стукнула Ирку лбом по горбу.
- Вы тут со вчерашнего дня торчите? – Глаза Ирки пробежались по нашим измождённым лицам, и остановились на половинке чебурека, который Вовка грустно жевал без помощи рук. – Небось, и билеты уже купили?
Я выразительно постучала по своему набитому карману, а Ирка явно начала что-то подозревать.
- Наш автобус отходит в девять тридцать. Можете сходить поссать. До Рязани поедем без остановок. В автобусе семечки не грызть, на пол не блевать, и соплями на стекле слово «Хуй» не писать. – Ирка уставилась на меня немигающим взглядом, и я поняла, что она в деталях помнит ту школьную автобусную экскурсию в Ярославль. И наверняка не простила мне кошку.
В автобусе я демонстративно уступила место у окна Вовке, а сама уселась ближе к проходу, положив руки на колени так, чтобы Ирка их видела до самой Рязани. Но впечатления на Ирку это не произвело.
- Не вздумай блевать на пол. – Подруга протянула мне два пакета. – Вовке тоже дай. Наверняка он такой же блевун как и ты. Раз на тебе женился.
Так, с добрыми напутствиями и с двумя пакетами, мы отправились в путь. Путь был долгим, Рязань – это даже не Мытищи, заняться было нечем, и я всю дорогу развлекала себя тем, что нашёптывала Вовке в ухо всякие грязные и непристойные вещи, но перегнула палку, и Вовка дважды воспользовался пакетом. Это тоже меня немного развлекло, а Ирка по-учительски покачала головой, давая мне понять, что в моём муже она не ошиблась.
На дачу мы приехали к часу дня, и сразу поинтересовались где мы будем спать. Ирка покосилась на мой карман, сказала, что я озабоченное животное, и указала нам с Вовкой нашу комнату. В тот момент, когда я сняла трусы, оставшись в футболке и панамке, и вывалила на кровать все гандоны, дверь тихо скрипнула, приоткрылась, и в образовавшейся щели появился Иркин рот, который жалобно сказал:
- В этом посёлке живут сплошь научные работники из папиного института. Все люди очень уважаемые, все меня хорошо знают. Умоляю, ведите себя прилично. Вы уедете, а мне тут ещё жить. Пожалуйста…
В Иркином голосе была такая неземных масштабов грусть, что я непроизольно надела трусы обратно, скомкала в руках панамку, и запихнула под кровать гандоны.
- Бог терпел, и нам велел. – Философски высказался Вовка, и спросил у Иркиного рта: - Чо там с яблоней твоей надо делать?
- Выкопать и выбросить. – Грустно сказал рот. – Только у меня лопата сломалась. Вы переодевайтесь, а я пойду к соседу, лопату у него попрошу.
Рот исчез, дверь закрылась, я всхлипнула, Вовка мужественно пошевелил челюстью, и крепко меня обнял:
- Ничего, у нас ещё вся ночь впереди. Ночь, полная страсти, огня, и изысков. Чо ты там в авобусе говорила про жопу?
Я потупила взор, и промолчала.
Стемнело. За домом пылал костёр, на котором мы казнили Иркину засохшую смоковницу, мы с Вовкой пили пиво, а Ирка – молоко.
- Хорошо сидим… - Я сдула пену, вылезающую из моей бутылки. Прям на Вовку.
- Хорошо… - Ирка слизнула молочные усы, и посмотрела на часы. – Чёрт! Уже одиннадцать! Мне ж к Марии Николаевне надо!
- Кто такая? – Лениво поинтересовалась я, прижимаясь к Вовке, и пытаясь незаметно завладеть его второй бутылкой. – Научная работница-душегубка? Убийца лабораторных собачек и обезьянок? Чикатило с вялыми сиськами?
- Не надо так про Марию Николаевну! – Иркины губы задрожали. – Не надо! Это папина двоюродная сестра!
- А чо она тут делает? – Мне нравилось доводить порядочкую Ирку до инсульта. С первого класса нравилось. Наверное, поэтому меня Ирка и не любила. – Никак, папанька твой злоупотребил служебным положением, и выбил своей сестричке шесть соток в Рязани, обделив, возможно, какого-нибудь гения науки, лауреата Нобелевской премии, и обладателя Пальмовой ветви?
- Какая же ты, Лида… - С горечью облизала молочные усы Ирка, и покачала головой. – В тебе есть хоть что-то человеческое?
- Говно. – Прямолинейно ответила я. – И много. Так что тут делает Мария Николаевна?
- Живёт. – Отрезала Ирка. – Живёт и болеет. Я ей хожу давление мерять. И щас пойду.
Подруга порывисто встала, зачем-то осмотрелась по сторонам, нырнула в дом, вынырнула оттуда с тонометром подмышкой, и демонстративно ушла, хлопнув калиткой.
Наступила тишина. Где-то, непонятно где, тихо пердели сверчки, звенели комары, и казнилась Иркина яблоня. А нам с Вовкой было хорошо.
- Накажи меня, товарищ Фролов! – Я наклонилась к Вовкиному уху, и вцепилась в него зубами. – Я плохая колхозница, мои свиньи потравили твой урожай, и я шпионю на вьетнамскую разведку!
- Ах ты, вредительница! – Вовка задрожал. – Я исключу тебя из партии! Товарищескому суду тебя отдам на растерзание! Без трусов.
- А ещё я утаила от государства пять тонн сахарной свеклы, и продала колхозную корову в Америку! Накажи меня за это, председатель комсомольской ячейки!
- Щас накажу… - Трясся Вовка, сдирая с меня джинсы вместе с трусами, и опрокидывая на спину. – Я тебе покажу как государственное имущество про***вать, проститутка революционная!
Под моей спиной хрустели ветки, и вкусно пахло, из чего я сделала вывод, что лежу я в кусте чёрной смородины, и Ирке весть о кончине её куста не добавит здоровья.
Хрустели ветки, и мои тазовые кости, уже сросшиеся в результате долгого отсутствия вагинальной пенетрации.
Хрустели кости, и Вовкины суставы.
Мы очень громко хрустели, иногда оглашая окрестности криками:
- Я буду наказывать тебя до тех пор, пока не вернёшь всё что с****ила!
- Я не могу, Володя! Отпусти меня! Не мучай!
- Нет! Я буду тебя ебать, пока ты не сдохнешь! Ты должна быть наказана!
Всё это время я лежала на спине, зажмурив глаза, чтобы чего доброго не окосеть от того, что куст я давно сломала, и теперь бьюсь головой о бетонную плиту, которыми на Иркиной даче были обложены все грядки, чтоб земля не расползалась. Когда Вовка взвыл, и прекратил движения, я посчитала, что опасность косоглазия миновала, и открыла глаза.
И тут же получила дополнительный оргазм, от того, что увидела над собой усатое еблище незнакомого мужика. Еблище смотрело на меня в упор, ловило ртом воздух, хваталось за сердце, и шептала что-то похожее на «лопата».
- Вова… - Простонала я, поднимая за волосы Вовкину голову от своей груди. – Вова… Там маньяк-извращенец… Я боюсь!
Вовка посмотрел на моё лицо, сгруппировался, ловко вскочил на ноги, умудрившись при этом не оставить во мне свой *** навсегда, и принял какую-то боевую стойку. Глаза усатого еблища окинули взглядом Вовку, проследили за коротким полётом гандона, сползшего с Вовки, и упавшего еблищу на ногу, и оно снова простонало:
- Лопата…
- А… Вовка дружелюбно улыбнулся еблищу. – Ира у вас лопату брала? Щас-щас-щас, одну минутку. Не уходите никуда, я щас принесу.
- Вова, я с тобой! Я выбралась из кустов, натянула футболку почти до колен, и Квазимодой поковыляла за мужем. – Я с ним не останусь. Он на меня смотрит очень странно.
- Ещё б он не смотрел. – Вовка вытащил из земли лопату, и постучал ей по бетонной плите, отряхивая засохшую землю. – У него, поди, в последний раз баба была, как Олимпиада – в восьмидесятом году. А тут – нна тебе: сиськи-письки, и кино для взрослых в режиме реального времени. Эй, сосед! – Вовка отряхнул лопату, и обвёл участок глазами. – Лопату забирать будешь?
Усатое еблище исчезло.
- Чойта он? – Вовка кивнул на пустое место, где минуту назад ещё стояло еблище. – Дрочить побежал, что ли?
- А нам-то что? Пусть дедок перед смертью себя побалует. Надо будет потом к нему Ирку с тонометром отправить. А то как бы не помер с непривычки, гипертоник.
Ещё полчаса прошли в полном блаженстве. Я допивала Вовкино пиво, и болтала ногами, сидя на скамейке, Вовка ворошил в костре угли какой-то арматуриной, в воздухе витал запах щастья и жжёной резины, которую мы подобрали возле смородинового куста, и тоже казнили на костре.
Беда пришла внезапно. И выглядела она как усатое еблище с милиционером.
- Вот она, вот! – Кричало еблище, тыкая в меня пальцем, и с ненавистью глядя на Вовку, который замер с бутылкой пива в одной руке, а вторая зависла на полпути к его губам, с которых он собирался стереть пивную пену. – Вот она, девочка бедная, жертва грязного животного! Вы только посмотрите на него! Он же явно олигофрен! Эти глаза, этот тупой, жестокий взгляд, да у него пена изо рта идёт! – Еблище обрушило на Вовку взгляд, полный ненависти.
- Разберёмся. – Осадил еблище милиционер, и подошёл ко мне. – Ну что, заявление писать будете?
- Я?! – Я ничего не понимала? – Я?! Я?!
- Немка, что ли? – Еблище посмотрело на милиционера, и перевело: - Это она «Да» говорит. Три раза сказала.
- Какая нахуй немка?! – Ко мне вернулась речь, а Вовка вышел из ступора, и и вытер пену. – Вы ебанулись тут все, что ли?! Да я сама щас этого гуманоида усатого засажу на всю катушку! Какого хуя вы вообще врываетесь на частную территорию? Чо за милиция? Покажите документы! А то знаю я, *****, таких милиционеров!
- Где хозяйка дачи? – Вопрошал милиционер.
- Он её убил! Убил её, животное! – Верещало еблище.
- Идите все нахуй отсюда! – Орала я, размахивая руками, и напрочь забыв что на мне нет трусов.
- Где тут городской телефон? Я звоню в ноль один, в ноль два, и в ноль три. – Вовка адекватнее всех среагировал на ситуацию.
- Стоять! – Рявкнул милиционер, и достал из кобуры пистолет. – Документы свои, быстро!
- Какие… - Начал Вовка.
- Вова! – Истерично заорала я, и вцепилась ногтями в усатое еблище.
- Мать твою! – Заорало еблище.
- Всем стоять! – Крикнул милиционер, и выстрелил в воздух.
И в этот момент на участок вошла Ирка…
- Хорошо отдохнули, блять… - Я сидела в пятичасовом утреннем автобусе, увозящим меня и Вовку обратно в Москву, и куталась в Вовкину куртку.
- Да брось. – Вовка грыз семечки, и незаметно сплёвывал шелуху на пол. – По-моему, смешно получилось. Ирку жалко только.
- Нихуя смешного не вижу. И Ирку мне не жалко. Предупреждать нужно было.
- Откуда ж Ирка знала, что этот мудвин сам за своей лопатой попрётся, а тут мы в кустах: «Я буду тебя ебать, пока ты не сдохнешь, ты должна быть наказана!» Кстати, соседа тоже жалко. Просто так сложились звёзды, гыгыгы. – Вовка заржал, и тут же поперхнулся семечкой.
Я с чувством ударила его по спине:
- Никогда в жизни больше в Рязань не поеду. Мне кажется, об этом ещё лет десять все говорить будут.
- Да брось. Порнуху любую возьми – там такое сплошь и рядом.
- Вова, я не смотрю порнуху, к тому же, такую грязную. Тьфу.
Полчаса мы ехали молча.
- Знаешь, - я нарушила молчание, - а я всё-таки до сих пор не пойму: зачем Ирке надо было говорить соседу, что к ней на дачу приехала подруга с братом? Муж с женой, заметь, законные муж с женой – это что, позор какой-то?
- Ты сильно на неё обиделась? – Вовка обнял меня за плечи, заправил мне за ухо прядь волос. – Всё равно помиритесь. Подумаешь, горе какое: сосед поцарапанный, Ирка с приступом астмы, и Марья Николаевна с инсультом. Не помер же никто. Помиритесь, зуб даю.
Я отвернулась к окну, ковырнула в носу, и начала писать на стекле слово «Хуй»

Мама Стифлера

[Soap]

Шоковая терапия

Как известно, «каждому-каждому в лучшее верицца, катицца-катицца голубой вагон».
На голубом вагоне я прокатилась десять лет назад, имея в попутчиках свою сестру, мужа, и маму. Мы целый месяц в нём катались, и нам всем верилось в лучшее. За это время мы все вполне могли бы четыре раза доехать до Владивостока. Но не доехали.

***
В нашей уютной трёхкомнатной квартире, где на шестидесяти метрах не совсем дружно проживали я, мой муж, мама, папа, и младшая сестра, зазвонил телефон. Звонил он как-то по-особенному паскудно и с переливами, как всегда бывает, когда кто-то тебе звонит из *****й, но меня это не насторожило. Я подняла трубку:
- Аллоу! – Завопил мне в ухо какой-то мужик с акцентом, навевающим воспоминания о таборе родственников из Белоруссии. – Хто это? Лидочка? Машенька? Танечка?
- А вам, собственно, кто нужен? – Я ж умная девочка. Я ж понимаю, что это может быть родственник из Белоруссии, и мне очень не улыбаецца перспектива переезжать из своей собственной комнату на кухню, и жить там месяц, пока в моей комнате сушат на подоконнике дырявые носки какие-то упыри.
- Мне нужен Слава. – Ответил дядька, а я нахмурилась. Если тебе нужен Слава – так прямо и скажи. Какая тебе в жопу разница, кто взял трубку?
Но то, что незнакомому дядьке нужен мой папа, немного меня утешило. Родственники из Белоруссии – это по маминой линии. Папа у меня сиротка. У папы никого нету, кроме сестры-близнеца. Значит, на кухню меня не выпихнут. Но осторожность всё равно не помешает.
- А кто его спрашивает?
- Это Володя с Урала. – Удивил меня дядька. Чо мой папа на Урале забыл? А дядька разошёлся: - Это Машенька или Лидочка? Я ж вас лет десять не видел.
- Лидочка это, - говорю, - только я и десять лет назад никаких Володей не видала. А на память я не жалуюсь.
- Ну как же? – Дядька, по-моему, расстроился. – Я ж тебе ещё платье подарил на день рождения. Голубое, в кружевах.
- Серое, и в дырах. И не на день рождения, а на первое мая. И это было не платье, а халат. И не подарили, а с****или с бельевой верёвки у соседки. – Я сразу вспомнила дядю Володю с Урала. Какого-то троюродного папиного племянника. Хуй его забудешь. – А ещё я помню, как вы напоследок скрысили у моего папы фотоаппарат и дублёнку, а у моей мамы – новую лаковую сумку. И они вас не простили.
Это было правдой. После дядиволодиного отбытия восвояси, мои мама с папой ещё месяц подъ***вали друг друга. Папа говорил маме:
- Тань, не пора ли тебе сходить в театр с новой сумкой?
А мама отвечала:
- Только после того как ты напялишь дублёнку и сфотографируешься.
Видимо, дядя Володя сразу понял по моему изменившемуся тону, что сейчас его пошлют нахуй, и больше никогда не возьмут трубку, и зачастил:
- Лидочка, у меня мало времени, так что я быстренько. В общем, я щас живу в Питере, я сказочно богат, я ****ец какой олигарх, и вот я вспомнил про вас. Мою семью. – Я фыркнула. – И хочу сделать вам подарки. Вот ты что хочешь, а?
- Ничего. – Отвечаю. – У меня всё есть.
- Зачем ты меня обманываешь? – Дядя Володя хихикнул. – Нет у тебя нихуя. У тебя ж папа алкоголик.
- Зато он халаты у старушек не ****ит. – Мне стало обидно за папу. – И если сравнить тебя и моего папу – то мой папа, по крайней мере, в штаны не ссытся, когда пьяный. А щас он вообще уже пятый год как не пьёт.
- Да ладно? – Не поверил дядя Володя. – И чо, разбогател?
- Не, - говорю, - в Питер он не переехал, олигархом не стал, но в штаны по-прежнему не ссыт. И то хорошо.
- А откуда у тебя «всё есть»? – Не унимался родственник.
- Да з***** ты! – Я уже не выдержала. – Замуж я вышла. – Муж меня златом-серебром осыпает.
- А шуба у тебя есть?
- Даже две.
- Третью хочешь?
- Хочу, - говорю. Вот сука прилипчивая. Как банный лист. – Очень хочу. Привези мне шубу, я буду рада.
И бросила трубку. И папе даже говорить не стала, что нам звонил олигарх из Питера. Папа у меня мужик серьёзный, ему обидно будет, если он узнает, что имеет в родственниках шизофреника.
Тут бы и сказке конец, но ***. На следующий день, когда я вернулась с работы домой, ко мне с порога кинулась четырнадцатилетняя сестра, вся покрытая нервными красными пятнами, и зашептала возбуждённо:
- Лидка, щас нам звонил дядя Володя с Урала, он мне компьютер пообещал подарить!
- А шубу не обещал? – Спрашиваю серьёзно.
- Не, я шубу не просила. Он сказал, можно всё что хочешь просить! Как думаешь, привезёт?
- Ага. И шубу, и компьютер, и автомобиль с магнитофоном.
Машка насупилась.
- А я ему верю. Он наш родственник.
- В том-то и проблема. – Я расстегнула сапоги. – Ты в какой семье живёшь? Ты хоть раз в жизни видела в нашем доме родственника, которому можно верить? Мамина родня из Могилёва в последний свой приезд с****ила у нас смеситель из ванной, а папина сестра из Электростали потеряла тебя на кладбище, и ты на****лась в могилу. Забыла?
- Я сама потерялась… - Попробовала заступиться за свою тётю Машка.
- Конечно. – Я сняла второй сапог. – Только она тебя и не искала. А нашёл тебя какой-то некрофил, который пришёл на кладбище, чтоб поебаться со свежим трупом, обнаружил в могиле тебя, пересрал, и вызвал милицию. Может, напомнить чо у нас спёр олигарх дядя Володя?
- Я хочу компьютер.. – Заныла Машка. – Дядя Володя не из Белоруссии, и я ему верю! В конце концов, ну ведь может быть в нашей семье хоть один нормальный олигарх?!
- Нет. – Я лишила сестру надежды. – В нашей семье все уроды. Включая тебя и меня. Прекрати разговаривать по телефону с дядей Володей, а то маме нажалуюсь.
Машка хихикнула:
- Не нажалуешься. Мама тоже уже разговаривала с дядей Володей, и попросила у него стиральную машину.
Я уставилась в потолок.
- Господи, с кем я живу… Больше ничего не попросили?
- Вовка твой колонки большие попросил. – Вдруг неожиданно сказала Машка, а я икнула.
- Какие колонки?! Ладно, вы с мамой… Мама от природы такая, у неё родня в Могилёве, ладно ты – ты маленькая, и у тебя тоже родственники в Могилёве. Но Вовка-то не из нашей породы! Он-то не дебил!
- У него в Виннице родня. – Напомнила Машка. – И Вовин папа, когда у него кот помер, кота в церковь таскал отпевать, на даче его похоронил, и памятник из мрамора поставил. Двухметровый. А потом с кадилом неделю по соседям ходил, и церковные песни пел.
Возразить было нечего. То что Вовкин папа наглухо ебанутый – это все знают. Он, когда кот помер, все зеркала в доме завесил, сорок дней со свечкой по дому ходил, выл как Кентрвильское привидение, и рисовал маслом портрет покойного. Причём, с натуры. Дохлый кот лежал у него в коробке на столе две недели, пока соседи не вызвали санэпидемстанцию. Вонь на четырнадцать этажей стояла.
Круг замкнулся. Стало понятно, что противостоять вирусу «дядя Юра» придёцца именно мне. Папу я жалела.
Через три дня я поняла, что с вирусом мне так легко не справиться. Телефон паскудно тренькал по шесть раз в день, и к нему наперегонки кидались мама, Машка, и, прости Господи, мой муж.
- Колонки! Сабвуфер! – Доносилось из комнаты. – Тостер! Микроволновка! Видеомагнитофон! Шубу Лидке!
Я вздрагивала, и зажимала уши руками. Потом, правда, интересовалась: а нахуя нам ещё один тостер, ещё одна микроволновка, и видеомагнитофон, которых и так два?
Мне ответили, что всё пригодиться. Пусть будет. А видеомагнитофон можно тёте Тане из Могилёва подарить. Как раз она скоро к нам в гости приедет.
Хотелось умереть.
Через неделю я уже сама стала верить, что дядя Володя – олигарх. Он звонил каждый день, каждый час, и ещё по два часа песдел с моей мамой по телефону. Это ж скока денег надо иметь, чтоб по межгороду часами песдеть?
Через две недели я стала ждать шубу.
Через три сама первой рванула к телефону, услышав междугородний звонок.
- Лида? – Удивился дядя Володя. – А где Маша?
- В школе, - говорю, - учится она. А скажите-ка мне, дядя Володя, чем вы вообще занимаетесь? Насколько я помню, вы были пьяницей, вором и энурезником.
- Да я и щас вор. – Похвалился папин родственник. – Тока щас я ворую по-крупному.
В это я могла поверить. У меня папа за это уже отсидел.
- И про шубу правда? – Я всё ещё немножко не верила.
- Конечно. Вот она, шуба твоя. Лежит у меня перед глазами, искрицца на солнце. Я решил на свой вкус взять. Норку любишь?
- У меня лиса есть. А норки нет. Люблю, конечно.
- Замечательно! – Обрадовался дядя Володя. – А ты уже подумала, как ты будешь меня благодарить за подарки?
Я поперхнулась.
- Чо делать?!
- Благодарить. Благодарить меня. – Дядя Володя понизил голос. – Ты же потрогаешь мою писю?
В голове у меня сразу всё стало на свои места, я моментально исцелилась, и даже обрадовалась.
- Конечно потрогаю. И потрогаю, и подёргаю, и понюхаю. Ты когда уже приедешь-то, а?
- Подожди… - судя по возне в трубке, дядя Володя намылился подрочить. – Ты на этом месте поподробнее: как ты её будешь дёргать?
- Молча. – Обломала я дроч-сеанс дядя Володи. – Но, *****, с чувством. Когда приедешь, отвечай?
- Завтра! – Выпалил извращенец, и заскулил: - А может, ты писю ещё и поцелуешь?
- Непременно. Тока шубу не забудь. Засосу твою писю как Брежнев. Завтра жду.
И бросила трубку.
Одни сомнения у меня развеялись – дядя Володя действительно был неотдупляемый *****, но появились и другие: у моего папы не может быть таких племянников, хоть ты обосрись. Пьющие – это да. Нарушители законов – запросто. Но не имбецилы же.
Помучавшись с полчаса, я пошла на доклад к папе.
Папа был суров лицом, бородат, и смотрел по телевизору «Кровавый ринг». Я присела рядом, и начала издалека:
- Пап, а ты своё генеалогическое древо знаешь?
- Конечно. – Папа не отрывал взгляда от Ван Дамма. – У нас в семье все алкоголики.
- А много их вообще? Алкоголиков этих?
- Уже нет. Остался я, и моя сестричка. – Папа крякнул, потому что на экране отрицательный герой с узкими глазами и неприличным именем Тампон, ***ул Ван Дамму ногой.
- А помнишь дядю Володю с Урала? – Я стала подводить папу ближе к интересующей меня теме.
- Он мне не родственник. – Папа торжествующе улыбнулся. Ван Дамм ***ул ногой Тампона. – Мы с Галькой сироты, нам опекуны полагались. Эти опекуны менялись как в калейдоскопе. Сиротам ведь квартиры отдельные давали. Поэтому опекунов у нас было хоть жопой ешь. Одни как раз потом на Урал уехали, а Володя – их сын. Я его сам один раз и видел, лет десять назад. А ты с какой целью интересуешься?
Я собралась с духом, и рассказала папе про нездоровую атмосферу жажды халявы, которая вот уже почти месяц как царит в нашем доме, и даже упомянула о дроч-наклонностях уральского пельменя.
Папа молчал. И это пугало.
Папа интенсивно шевелил бородой, и не смотрел на Тампона.
Потом папа встал, и вышел в прихожую. Там он порылся в комоде, достал из него потрёпанную записную книжку (никогда не подозревала, что у папы есть телефонная книжка, ибо ни он, ни ему никто никогда не звонил), и направился к телефону.
- Тётя Маша? – Минут через пять спросил в трубку папа. – Это Славик. Да, именно. Как здоровье ваше, как дядя Витя? Как Володя? Что? Даже так? Ай-яй-яй… И давно? Ой-ой-ой… И с чего? Ой, бля-бля-бля… Сочувствую. Ну, не хворайте там.
Я во все глаза смотрела на папу.
- Ты была так близка к разгадке, доча. – После минутного молчания сказал папа, и прижал меня к себе. – Володя уже пять лет как в дурдоме живёт. Говорят, совсем плохой был. По ночам звонил Бриджит Бардо и Валерию Носику, и приглашал их на ужин, на черепаховый суп. Черепаху, кстати, он действительно сварил. Пришлось с ним расстаться. Так что теперь надо позвонить в это прекрасное учреждение, и сказать, что их пациент дорвался до телефона, и теперь их ждёт километровый счёт за междугородние переговоры.
- А если он ещё будет звонить?
- Не будет. – Уверенно сказал папа, и пошевелил бородой. Теперь к телефону буду подходить я. А ты сегодня зайди в нашу шестую палату, и оповести больных, что ништяков не будет. Можешь даже рассказать им про дурдом. Это называется шоковая терапия. Они выздоровеют.
В шестой палате меня приняли недружелюбно, а мама сказала, что я всё вру. Вовка тоже открыл рот, но я ему напомнила про мёртвого кота, плохую наследственность, и врождённый порок мозга, как оказалось, поэтому он не стал со мной спорить. Машка так вообще разрыдалась, и заявила, что всё равно завтра будет ждать дядю Володю. Он обещал приехать на чёрном джипе, и привезти компьютер. И она ему верит, потому что он не из Могилёва, и не мамин родственник. И даже не папин, что ещё лучше. Значит, ничего не с****ит.
На следующий день Машка с утра заняла во дворе выжидающую позицию в засаде у бойлерки, и часам к пяти вечера ей пришлось менять место засады, ибо за бойлеркой собралось человек пятнадцать Машкиных подружек, тоже с нетерпением ждущих дядю Володю. Иногда в засаду заглядывала я, и издевалась:
- Машка, я только что дядю Володю на джипе видела. Он в соседний двор зарулил.
- Правда? – Велась Машка. – А ты точно знаешь, что это он?
- А то. Чёрный джип, из багажника торчат колонки и комп, из-под капота – шуба норковая, а к крыше стиральная машина верёвкой привязана. Стопудово это он.
И Машка вместе с подругами убегали в указанном мною направлении. Я всё-таки верила в шоковую терапию.
Когда, десять лет спустя, у Машки появился свой чёрный джип, и она приехала ко мне в гости хвалиться приобретением – первое, что она увидела, выйдя из машины – это меня, стоящую на балконе четвёртого этажа, и орущую во всю глотку:
- Ура! Дядя Володя на джипе приехал!
Машка показала мне фак, и крикнула в ответ:
- Спускайся! Надевай шубу и бери стиральную машину. Щас в Питер поедем!
Я не зря верила в шоковую терапию. Она помогает.

Мама Стифлера