[PMR]

Ну, а какова история тех купленных мною маленьких брошюр?
Еще в 1903 году «Донская речь» обратилась к популярным авторам: не дадут ли они СЕОИ рассказы для дешевых изданий? Откликнулись многие: Горький, Серафимович, Вересаев, Станюкович. И лишь только стали поступать рукописи, вовсю заработал печатный станок. Два десятка страниц, иллюстрированная обложка и реклама «Донской речи» — таков вид книжек, выпускавшихся Парамоновым в серии дешевой библиотеки. Первым был издан «Приемыш» Короленко, затем рассказы Дмитрия Чирикова.
Леонид Андреев, получив письмо из «Донской речи», послал несколько рассказов. Для начала издали «Петьку на даче», «Гостинец», «Бергамот и Гараська».
Рассказы Леонида Андреева раскупались быстро, и потому через два года «Донская речь» выпустила их повторно — с той же картинкой на обложке, за ту же цену.
Неизвестно, как долго выпускал бы русских классиков ростовский купец, но в 1907 году царское правительство закрыло его издательство.
Дешевые брошюры, изданные в 1903—1905 годах «Донской речью», быстро «зачитывались»; многие изымались из библиотек во время обысков по «черным спискам». Теперь они стали большой редкостью и сохранились лишь у немногих коллекционеров да в крупнейших книгохранилищах.

[PMR]

Эго письмо передал мне писатель Анатолий Вениаминович Калинин. Квадратный лист плотной бумаги с водяными знаками какой-то иностранной фирмы. Пятнадцать машинописных строк. Сверху оттиснуто штампиком: «Леонид Николаевич Андреев. Териоки, Финляндской ж. д. местечко Ваммелд». Внизу дата и подпись.
Подлинное письмо, в котором то, что автору и адресату было понятным с полуслова, нам, исследователям, через пятьдесят лет приходится расшифровывать, как ребус.
Лист бумаги с черными строчками текста:
«Многоуважаемый г. Волховской!
Вы единственный из артистов труппы г. Багрова, с кем я имею удовольствие быть знаком лично, позволю себе поэтому обратиться к Вам с просьбой. Будьте добры, расскажите мне, что такое произошло в вашем театре со «Сторицыным», в чем истинная причина скандала — ибо провалом всю эту историю назвать нельзя.
Мои вопросы: как отнеслись к пьесе артисты, т. е., нравилась ли она им? Как отнеслась к пьесе публика? Были ли еще спектакли со «Сторицыным», и если были— как выражалось отношение публики на этих повторных спектаклях?
Буду очень благодарен Вам, если Вы ответите со всей правдивостью и прямотой, нисколько не щадя «авторского самолюбия», каковое я лично считаю сущим вздором. Мне просто интересно разобраться во всей этой истории, простой и в то же время весьма странной.
Уважающий Вас
Леонид Андреев.
13 ноября 1912.»

[PMR]

Без сомнения, речь идет о драме Леонида Андреева «Профессор Сторицын». Написана она была в 1912 году, в период реакции, когда, как и многие неустойчивые интеллигенты, Андреев отшатнулся от революции. Мотивы скорби, безнадежности пронизывают пьесу. Видный ученый одинок, ему изменяет когда-то любимая жена, сын стал вором — похищает и продает даже его книги. И хотя Сторицын порывает со своей семьей, делает это он слишком поздно: силы надломлены, найти свое место в жизни он уже не может. Ученый умирает. Так над светлыми и чистыми чувствами человека торжествуют злобные и темные силы...
Драма «Профессор Сторицын» была поставлена в 1812 году в московском Малом и одновременно в петербургском Александринском театрах. Но, думается, не об этих спектаклях идет речь в письме к неизвестному нам Волховскому. Ведь Леонид Андреев замечает: «Вы единственный из артистов труппы г. Багрова, с кем я имею удовольствие быть знаком лично...»
Кто же такой Багров?
Мне удалось разыскать о нем некоторые сведения.

Михаил Федорович Багров — актер и антрепренер. В 80—90-е годы прошлого века он играл в Малом театре. Потом уехал из Москвы в провинцию. Увлеченный театром, Багров организовал в Одессе, в Киеве сильные актерские коллективы.

[PMR]

Вот этим-то Багровым и была где-то поставлена драма Леонида Андреева. Нет ничего удивительного в том, что при постановке «Профессора Сторицына» произошел в театре какой-то скандал. Пьесы Андреева, написанные в эти годы, рождали массу толков, пересудов. Артистка Мария Гавриловна Савина писала, например, А. Ф. Кони о драме Андреева «Не убий»; «Умоляю Вас найти сегодня свободную минутку, чтобы прочесть прилагаемую пьесу кумира современной толпы и сказать мне завтра при свидании Ваше мнение. «Чи я дурна», или он шарлатан, а не драматург. Завтра репетиция, и спор наш должен решиться».
Драма «Не убий» наделала много шума, а на сцену Александринского театра не была допущена по указанию Министерства двора. Не произошло ли нечто подобное с «Профессором Сторицыным»? И потом: в Киеве, в Одессе или в каком-нибудь другом городе поставил в 1912 году Багров драму? Кто такой Волховской?
С начала поисков прошло немало дней. Письма, запросы. Театровед И. Ингвар из Казани отзетил:
«Фамилия Волховского мне встречалась, но в связи с какими событиями, припомнить не могу. Пьеса Л. Андреева «Профессор Сторицын» в Казани шла, это точно, но в каком году и кто играл, сказать сейчас не могу. Надо залезать в архивную пыль...»
Другие ответы были примерно такими же.

[PMR]

Погружаюсь «в архивную пыль». Установил, что Василий Николаевич Болховской был провинциальным артистом и режиссером. С 1901 по 1910 год он работал в киевском театре Н. Н. Соловцова. Здесь играл роль Онуфрия в пьесе Леонида Андреева «Дни нашей жизни». С этой роли и началась дружба артиста с драматургом.
Директор Центрального театрального музея им. А. А. Бахрушина Г. Баранова сообщила мне из Москвы:
«Найденное Вами письмо является одним из свидетельств этой дружбы. В 1912 году труппа Багрова играла в киевском театре. Здесь 2-го октября 1912 года была поставлена пьеса Л. Андреева «Профессор Сторицын». Постановка, по общему признанию, была неудачной».
Вскоре мне прислали интересную фотографию: в своем кабинете заснят Леонид Николаевич Андреев. Внизу автограф:
«Милому моему «Онуше» — В. Н. Волховскому Леонид Андреев. 1910».

Надпись будет ясна, если учесть, что Василий Николаевич был одним из лучших исполнителей роли Онуфрия ь пьесе «Дни нашей жизни».

[PMR]

ЗАГАДОЧНАЯ ТЕТРАДЬ

— Здравствуйте! Вы будете Федор Алексеевич?
Человек делает несколько шагов к палисаднику, внимательно разглядывает меня и утвердительно кивает головой. Я объясняю, что разыскиваю старинные редкие книги и мне указали на него, Федора Алексеевича, как на книголюба.
Спокойные, немигающие глаза чуть оживились; к вискам, к мясистому носу, рассыпаясь тоненькой сеточкой, побежали мелкие морщинки.
— Идемте...
В светлой комнате, забитой фикусами, пальмами и другой зеленью, хозяин указал мне на книжную полку. Лостаточно беглого взгляда, чтоб убедиться: издания хоть и старые, но особого интереса не представляют.
Садимся к столу. Федор Алексеевич, положив перед собой натруженные руки, барабанит пальцами по сто- лппнице и не торопясь рассказывает. Его речь состоит из Юпросов, которые он задает, и тут же сам отвечает.
— Вы спрашиваете о других книгах? Были. Помню, что были. Но ведь кто знал, что ойи ценные? Если б знал, сохранил бы. А то друзья кое-что «зачитали», некоторые при переезде куда-то сгинули. К кому направить вас теперь? Да вот, пожалуй, дойдите до Козловых, тут недалеко. Помню, с год тому назад их девчушка Надя приходила: я ей несколько старых книг и тетрадочку с «Анной Карениной» отдал. Может, Козловы и сохранили...
— Какую тетрадочку? — удивился я. — Этот роман ни в одну тетрадь не перепишешь.
— Да я сам знаю. Читал. Только помню хорошо, что тетрадочка очень старая — еще от родителей у меня сохранилась...
Все, что я услышал, было очень странным.

[PMR]

Простясь с Федором Алексеевичем, я стал размышлять. Кому придет в голову переписывать произведение Толстого, не запрещенное цензурой, — его можно было купить в любой книжной лавке. Это же не роман «Воскресение», выпускавшийся при жизни писателя с большими цензурными купюрами. А может, это одна из рукописей Толстого?
Было уже довольно поздно, и я решил перенести на завтра встречу с неизвестной мне Надей Козловой. А вечером, достав нужную - литературу о Толстом, стал искать упоминания о рукописях и истории публикации романа «Анна Каренина».
...Вначале Лев Николаевич Толстой сделал небольшой набросок романа. Правда, не было здесь еще таких, всем знакомых имен, как Каренин, Вронский, Анна, Левин. Главными героями были Татьяна Сергеевна и Иван Балашов, приехавшие в салон княгини Тверской. Через некоторое время у Толстого появился другсй вариант этого произведения с довольно странным названием— «Молодец баба». Имена действующих лиц тоже стали
другими. Татьяна Сергеевна стала зваться Нана, ее муж,
Иван Балашов—Гагиным.
Потом возникало еще немало других вариантов. Порой писателю хотелось даже бросить работу над книгой. Своему другу Страхову он писал: «Боже мой, если бы кто-нибудь за меня кончил А. Каренину!»
Как установили исследователи, писатель создал десять редакций первой части своего романа. Он предполагал кончить роман в апреле 1873 года, а дописал последнюю строку окончательной редакции лишь в июне 1877 года.
Все рукописи «Анны Карениной» хорошо сохранились и находятся сейчас в музее Л. Н. Толстого.
О какой же «тетрадочке» могла идти речь?

[PMR]

Но тут я припомнил, что в 1928—1930 годах, когда встал вопрос о выпуске 95-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого, редакторы столкнулись с большой трудностью: рукописные фонды Толстого были страшно «распылены». Черновики и варианты некоторых его произведений находились в различных архивах и музеях, много их осело на руках у частных лиц. Так, у друга Л. Н. Толстого Владимира Григорьевича Черткова хранилось более ста тысяч листов рукописей писателя. Он увез это богатство в один из городов Англии, устроил для хранения огнеупорное и водонепроницаемое помещение. Правда, в 1928 году Чертков перевез свою коллекцию в Советский Союз и передал в дар музею Л. Н. Толстого. Но кто знает, не затерялась ли какая-нибудь из рукописей? Сколько писем и рукописей Толстого и по сей день
находится у частных лиц! .
Затем в одном исследовании я нашел такие сведения. Лев Николаевич сам читал типографскую корректуру романа, и она до сих пор не найдена. Уж не об этой ли «тетрадочке» рассказывал мне Федор Алексеевич? А как било бы заманчиво найти эту корректуру. Ведь по ней можно было бы проследить, как Толстой отделывал до тонкости, «шлифовал» уже написанное произведение. Правда, шансы найти что-либо новое были почти ничтожны. Но ведь бывают же удивительные удачи!
Итак, завтра отправляюсь иа поиски тетради.

[PMR]

...Кто бывал в Кузнецке, тот, верно, обращал внимание на потемневшие от времени мещанские и купеческие особнячки. В полтора-два этажа, с небольшими окнами и неизменным мезонином, они уживаются еще с кварталами многоэтажных зданий. Но «последние могикане» понемногу отживают свой век.
В одном из таких старых домиков и жила Надя Козлова. Она охотно объяснила:
— Книжки эти мы сожгли. Они были старые и растрепанные. Зачем же такой хлам в доме держать? Моль появится — все вещи перепортит. А насчет «Анны Карениной», так это точно. Ее у меня, когда я была в Ленинск-Кузнецком, один знакомый забрал. Он говорил, что это редкая рукопись.
— Какой знакомый?
— Николай... Вот фамилию его забыла. Я вам сейчас его письмо найду, там адрес на конверте.
Конверт, к моему удивлению и радости, найден был довольно скоро. Я записал адрес неизвестного мне Николая Кругликова, поблагодарил Надю и попрощался.
Теперь уже многое прояснилось. Действительно, в руках Нади побывала очень ценная рукопись. Недаром ее выпросил человек, знающий цену таким вещам. А то бы и ее постигла' участь тех «старых и растрепанных книжек», которые пропали навсегда...
В тот же день я выехал в Ленинск-Кузнецкий.

[PMR]

...В небольшом кузбасском городке, каким является Ленинск-Кузнецкий, прежде всего поражает обилие зелени. Липы, тополя и особенно березы, словно сговорившись, наступали на дома, заборы, ограды. Ко всему, с утра, когда еще не началось движение машин и автобусов, через центральную улицу завели перекличку петухи.
Но вот время подошло к девяти. Тишины и спокойствия как не бывало. Извилистые артерии улиц наполнились людьми, машинами, велосипедистами. Я отправился в одну из организаций разыскивать Николая Александровича Кругликова.
Прохожу по этажам большого дома. Комната с письменными столами. За одним из них молодой человек лег 28—30 в очках с толстой оправой. Он, как Юлий Цезарь, выполнял сразу несколько дел: прижимал плечом трубку телефона, с силой хлопал печатью по бумажкам, перекатывал из угла в угол рта папироску и левой рукой, разгонял дым от нее, мешавший ему лучше рассмотреть посетителя.
Я сообщил Николаю Александровичу, что приехал по личному делу и хотел бы видеть его в более спокойной обстановке.
— Заходите в двенадцать часов — обеденный перерыв. Буду здесь.

[PMR]

Я снова бродил по городу, побывал в березовой роще,
в музее, полюбовался неизменными зубами мамонта и наконечниками стрел, а к 12 часам снова был в кабинете с письменными столами. Николай Александрович, узнав, по какому делу я приехал, оживился.
— Рукопись «Анны Карениной» у меня дома. Если вы не возражаете, зайдемте ко мне, я близко живу.
При этих словах у меня замерло сердце. Неужели все-таки рукопись, а не печатное издание?!
Пока мы шли по улице, Кругликсв рассказал немного о себе. Он закончил Томский университет, увлекается спортом, литературой. Но особая его страсть — коллекционирование бонн, то есть, бумажных денежных знаков.
— Удалось уже более сотни собрать, — заметил он с нескрываемой гордостью.

[PMR]

Входим в комнату. Николай Александрович достает с этажерки пожелтевшую от времени тетрадь. Я беру ее дрожащими руками. Читаю:

«Дозволено цензурою. Одесса, сентября 22 дня 1882 г.
АННА КАРЕНИНА. Драма в 5 действиях и 6 картинах. Сюжет заимствован из романа графа Л. Толстого».

Все стало ясно. В руках у меня была не книга и не рукопись «Анны Карениной», и даже не список с какого- либо запрещенного издания. Это литографированная инсценировка, написанная кем-то по роману Толстого. Экземпляр достался мне редкий и довольно любопытный!
Мало кому известно, как «печатались» такие книги. Литографированием, также и перепиской ролей для артистов в XIX веке занимались часто библиотеки. Напечатанные типографским способом пьесы встречались в то время редко. Чаще всего они переписывались от руки и продавались по довольно высокой цене артистам, любителям литературы.

[PMR]

Предприниматель С. Ф. Рассохин содержал на Тверской улице в Москве большую библиотеку. К нему являлись артисты, музыканты, писатели — авторы пьес. Скупались и перепродавались рукописи драм, музыкальные произведения, заключались договоры на расписку пьес по ролям, размножение их литографским способом. Коммерческое предприятие было поставлено на широкую ногу.
Но если бы кто-нибудь из читателей или заказчиков походил по библиотечным кабинетам, размещенным в бельэтаже большого дома, он не нашел бы переписчиков, усердно склонившихся над столами. Их нужно было искать в другом конце Москвы.
В грязной темной ночлежке Хитрова рынка, в сером доме с облупившейся штукатуркой, где хмуро поблескивал окнами-глазами полуразбойничий трактир с метким названием «Каторга», работали переписчики Рассохина. В темной и сырой комнате вокруг большого грязного стола, с которого не сходила водочная посуда, селедка и огурцы, разместилась артель переписчиков. В рубахах с оторванными по локоть рукавами, босые, обросшие бородами, вечно голодные, они и впрямь напоминали каторжан. Тускло горят ночники, бросая желтые колеблющиеся блики на листы бумаги, пузырьки с чернилами. В комнате по соседству лежат нищие, слышится ругань, плач детей. Переписчики работают молча, не разгибая спины. Иногда, если работа срочная, они не спят. Лишь один, забрав порожние бутылки и надев опорки — одни на четверых, — спускается в трактир и приносит водку, для крепости сдобренную табачным настоем.
Но вот к утру работа окончена. «Старшой» собирает исписанные красивым почерком листы и относит хозяину. Через час возвращается от Рассохина, и каждый переписчик получает по двадцать-тридцать копеек за свой труд. Это как раз столько, чтобы хватило опохмелиться и купить у нищих хлебных кусков.

[PMR]

А хозяин библиотеки Рассохин живет на широкую ногу. «Огромнейшие деньги получала библиотека, наживая с заказчиков в десять раз больше, чем платила своим «писакам», как их звали на Хитровке»,— вспоминал писатель Владимир Гиляровский, частый посетитель ночлежных домов, друг обездоленного люда.
Вот и эта тетрадочка вышла из рук хитрсвских переписчиков.
Пока я рассматривал ее, Николай Александрович достал папку со своей коллекцией денежных знаков. Действительно, тут было много любопытных бонн. Просмотрел я их рассеянно — влекла к себе тетрадочка. Заметив это, хозяин сказал:
— Возьмите ее себе. Отдаю безвозмездно, раз вы
такими вещами интересуетесь.
Но я тоже мог позволить себе быть щедрым.
— Ну зачем же безвозмездно! Я тоже богатый чело-
пек. Покупаю у вас книжку за миллион рублей. Устроит?..
Лет пятнадцать тому назад, разыскивая в одной из ярославских деревень старопечатные книги, я случайно наткнулся на большую коллекцию вышедших из употребления денежных знаков. Кто и когда собрал их неизвестно. Китайские, румынские, венгерские, русские до- революционые денежные знаки всех купюр. И хотя эта находка была «не по моей специальности», однако я тогда приобрел ее. Коллекция так и лежала под грузом старых рукописей и вот теперь сослужила небольшую службу. Отобрав несколько крупных бонн, примерно на миллион рублей, я отослал их в Ленинск-Кузнецкий.
Тетрадка же некоторое время находилась у меня в библиотеке. Потом я подарил ее знатоку старинных изданий писателю Владимиру Германовичу Лидину. Он сообщил мне, что эта инсценировка до сих пор не была известна ни литераторам, ни драматургам и любопытна как пример одной из первых попыток инсценировать гениальное произведение Л. Н. Толстого.

[PMR]

«ЗАПИСАВ СВОЕ ИМЯ И ЗВАНЬЕ...»

Если бы я прошел возле дома, что стоит на проспекте Металлургов в Новокузнецке, четырьмя-пятью секундами раньше или позднее, этой бы истории не случилось, и не пришлось бы мне писать тогда ни слова об одной из самых странных книг, с которыми сталкивала меня судьба.
Задумавшись, я проходил мимо четырехэтажного серого дома. Вдруг что-то чуть слышно ткнулось мне в спину и упало на асфальт. Я быстро повернулся и увидел на тротуаре у своих ног бумажного «голубя». Я наклонился, чтоб поднять его, и краем глаза увидел спину улепетывающего вовсю мальчишки. Скомкав «голубя», я хотел было кинуть его в ближайшую урну, как вдруг заметил, что листочек, из которого он сделан, необычен па вид. Расправив его, я увидел рамку из красивого орнамента, в самом верху которой типографским шрифтом отпечатана дата — «16 сентября» и пять стихотворных строк —

из Пушкина:
Богат, умен, ни перед кем
Не кланяется в пояс,
И, как боярин, между тем
Живет, не беспокоясь.

И из Козлова:
Ты прав, на честь мою надейся.

Не считая этих, неизвестно к чему приведенных стихов, вся страница была чиста. На оборотной стороне листа то же самое: четыре строчки, выхваченные из какого-то стихотворения Майкова, одна — из Полонского.

[PMR]

Что за странная, необычная, должно быть, книга? Но ведь у меня в руках был только один лист, а у мальчишки, который пустил «голубя», может быть, остались к другие?
Тут я еще раз оглянулся, но парнишка так и не показывался. «Экая досада,— думал я, не зная, что предпринять дальше. — А ведь книга-то, действительно, должна быть любопытной. И куда мог деться этот проклятый мальчишка!»
Но счастье неожиданно мне улыбнулось: из-за арки дома показалось лицо. В первый же миг я чуть было не кинулся туда, но вовремя одумался: бегать мне, «солидному дяде» с пухлым портфелем, было бы крайне неприлично да и едва ли такие гонки увенчались бы для Меня успехом.
Тогда я с равнодушным видом бросил измятого голубя на асфальт и, не оборачиваясь, пошел дальше. Завернув за угол дома, остановился и, повременив минуту, осторожно выглянул. Мальчишка семи-восьми лет стоял на тротуаре и расправлял скомканный мною лист Лумнгн. Дао ему немного побегать и покидать своего голубя, я подкрался и схватил его за руку.
Дальше произошло то, чего следовало ожидать: мальчишка чуть не плача, твердил, как заведенный, одно и то же: «Дяденька, пустите, больше не бу-у-ду!». Я же, придав своему голосу максимум доброты, уверял, что ничего ему не сделаю, но при этом ни на секунду не выпускал его руку. Минут пять прошло в бесполезных взаимных упрашиваниях. Наконец, к глубокому удивлению перепуганного мальчугана, я вынул из кармана автоматический карандаш и «обменял» его на перемятого голубя. Тут же предъявил ему ультиматум:
— Достань мне еще такой жэ листочек, я тебе тетрадь подарю.
И чтоб не возникло никаких подозрений, я раскрыл портфель и вынул толстый блокнот в добротном дерматиновом переплете.

[PMR]

Подаренный ли карандаш, или то, что я наконец освободил его руку, а может быть, перспектива получить еще и тетрадь, возымели свое действие. Мальчишка, поразмыслив попросил меня обождать, а сам бросился к подъезду.
Не успел он исчезнуть за дверями, как я кинулся вслед. Во что бы то ни стало узнать, где он живет, войти и попросить или купить книгу у родителей!
Быстро взбегаю на второй, на третий этаж, следя за мелькающими в лестничном пролете мальчишечьими ногами. Хлопает дверь, но я уже тут как тут. Вверху кнопка электрического звонка...

Вслед за пожилой женщиной вхожу в небольшую комнату. Кидаю взгляд на удивленного мальчишку, на книжную полку. Прошу у хозяйки прощения за невольное вторжение и высказываю свою просьбу: не может ли она продать или обменять заинтересовавшую меня книгу на другую. Показываю листочек. На ее е удивление. Теперь уже вдвоем мы наседаем на чишку. Он взбирается на стул и достает книгу в Коричневом переплете из тисненой кожи. Сообразив, в Им дело, женщина начинает отчитывать сына, потом, обратившись ко мне, просит зайти позднее, когда вернется с работы муж, и договориться о книге с ним.

[PMR]

К вечеру я уже становлюсь полновластным владельцем странной книги, обмененной на пару приключенческих романов, до которых хозяин оказался большим охотником, и на обещанную парнишке тетрадь.
Бывший владелец книги, рабочий металлургического комбината, рассказал, что она попала к нему совершенно случайно. До войны он работал в Ульяновске шофером на грузовой автомашине. Однажды пришлось перевозить макулатуру — старые книги. Когда их пачки ми бросали в кузов грузовика, он и приметил эту книжку, прельстившись ее красивым переплетом, напоминавшим корки альбома, и взял себе.
Возвратившись домой, я внимательно пересмотрел Каждый лист приобретенной книжки. Вся она состояла из почти чистых листов, обведенных орнаментом самых замысловатых рисунков. Вверху помечены календарные числа, а под ними строфы из стихов Пушкина, Тютчева, Фета, Полонского, Добролюбова. Строфы эти были выхвачены: случайно и потому иногда не имели смысла. В книге было 365 страниц — по количеству дней в году, Причем первые двенадцать листов были вырваны, очевидно, на поделку злосчастных голубей. Хуже всего было то, что исчез и титульный лист, по которому можно было бы определить, что это за книга.
В последующие дни я нет-нет да и вспоминал об этой книге, никак не выходившей у меня из головы. Почему страницы ее чисты? Что за подписи стоят на некоторых листах? Имеют ли какое-нибудь отношение стихотворные отрывки к календарным числам и месяцам, для кого и для чего предназначена эта книга?

[PMR]

Я даже и предположительно не мог ответить ни на один из этих вопросов. Наконец, решил написать знатоку книги—артисту Смирнову-Сокольскому, к которому обращался и до этого за различными справками о редких книгах.
Ответ не заставил себя долго ждать. Николай Павловиич писал: «Присланный Вами лист из книги, форма которой с легкой руки издателя Маврикия Вольфа была модной в конце прошлого века. Это типичный для немцев вид календаря для записи «день за днем». Вольф изволил насаждать и у нас нечто подобное. У меня есть весьма редкая книга этого же рода, которая называется «Изо дня в день. Извлечения из сочинений Лермонтова на каждый день. К. О. 1886». Книга в роскошном переплете, издана была великой княгиней Ольгой для ее знакомых, в подарок, вероятно, что-то порядка ста экземпляров. Извлечения из Лермонтова взяты случайно. Единственное достоинство находящегося у меня экземпляра, что он весь исписан поэтами (К. Романовым, Голенищевым-Кутузовым и другими, близкими ко двору людьми, вплоть до самого царя и разных родственников).
Ваш лист из такой же, примерно, книги, но уже с изречениями из других поэтов, а не из одного Лермонтова. Формат, рамка и все прочее, приблизительно похожи».

[PMR]

Как я выяснил позднее, подобные книги-календари до революции находились нередко в приемных вельмож и сановников. Посещавшие их по праздникам и торжественным дням чиновники, свидетельствуя свое почтение, оставляли на страницах свои росписи. Об этом упоминается, например, у Некрасова в «Размышлениях у парадного подъезда»:

Так глубоко довольны собой,
Что подумаешь — в том их призванье!

Вот какая любопытная книга, благодаря совершен- )й случайности, оказалась на полке моей библиотеки.