[PMR]

КАК ИЗДАЛИ КНИГУ

Сейчас не установишь, где путешествовала, в каких руках побывала эта начинающая ветшать книжка. Ее принесла мне студентка Кишиневского университета Галина Лысенко. Бумажная потрескавшаяся обложка с подтеками по краям, с размочалившимися уголками; на обороте штампы двух букинистических магазинов; титульный лист не испорчен ни инвентарными номерами, печатями, ни наклейками библиотек. Книжка находилась в руках лишь частных лиц, и я уверен: у кого бы ни побывала, тот не мог оставаться равнодушным. глядя на обложку, он, наверное, снова и снова перечитывал строгие, словно высеченные, слова:

Вл. МАЯКОВСКИЙ
ПРОСТОЕ КАК МЫЧАНИЕ.
Петроград. Издательство «Парус»
1916.

В этих словах для книголюба все полно значения: и название горьковского издательства, и фамилия поэта, год выпуска сборника в свет, интригующее заглавие. Соберем факты и проследим «биографию» необычной книжки…

[PMR]

Еще задолго до революции 1917 года Горький лелеял мечту о большом поэте, который должен появиться в России: «Нужен поэт большой, как Пушкин, как Мицкевич, как Шиллер, нужен поэт-демократ и романтик».

Н начале июля 1915 года и произошла его встреча с таким почтим. Бунтарь и «футурист» Владимир Маяковский, попросил у Горького разрешения приехать к нему
ни дачу. Алексей Максимович до этого встречал Маяковского на поэтическом диспуте футуристов в подвале кафе «Бродячая собака». Тот был одет в желтую кофту, читал громовым голосом стихи и отвечал на злобные выкрики из зала острыми экспромтами. И вот 3 июля, Горький пригласил к себе поэта.
Он на горьковской даче — большой, застенчивый и в то же время уверенный в себе. Скрипнула лестница. Спускается Горький. У Маяковского челюсти заходили от волнения. Он не знал, куда деть свои могучие руки и робко переступал огромными ногами в бутсах сорок восьмого размера. Но не прошло и часа, как от робости и застенчивости не осталось и следа: гость ходил по комнате, размахивал руками и, выпячивая нижнюю губу, читал свои стихи. Нет, он не читал, он громил, бушевал, разгонял испепеляющие строки:
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?!

Знаете, ли вы, бездарные, многие,
думающие, нажраться лучше как,
— может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика?..

Если б он, приведенный на убой,
вдруг увидел, израненный,
как вы измазанной в котлете губой
похотливо напеваете Северянина!

[PMR]

Потом он прочитал Горькому только что законченную поэму «Облако в штанах». Предельно откровенные, обнажающие бунтарскую душу стихи потрясли Горького. Маяковский с шуткой вспоминал об этом впоследствии:
«Поехал в Мустамяки. М. Горький. Читал ему части «Облака». Расчувствовавшийся Горький оплакал мне весь жилет. Расстроил стихами. Я чуть загордился».
После этой встречи Горький всем своим друзьям и знакомым только и говорил о новом и талантливом поэте, о его необыкновенных стихах.

[PMR]

Когда в 1916 году Маяковский закончил поэму «Война и мир», Горький предложил ему прочитать новое произведение на редакционном собрании своего журнала «Летопись». Поэма Маяковского произвела колоссальное впечатление на слушателей. Но несмотря на это, почти все сотрудники журнала, исключая А. Н. Тихонова, довольно холодно отнеслись к предложению Горького поместить поэму в ближайшей книжке журнала. Ведь, но их мнению, Маяковский был «хулиганом в желтой кофте», литературным скандалистом. Ему ли печататься В серьезном журнале! Благим намерениям Горького и Тихонова не суждено было свершиться: через цензуру проскочили лишь . отрывки из антивоенной поэмы. Они были опубликованы в горьковской «Летописи» позднее— м 1917 году.
Ободренный успехом, Маяковский шутил, намекая на сходство заглавия своей поэмы с названием романа Льва Толстого «Война и мир»: «Теперь, чего доброго, Толстого будут рисовать в «желтой кофте», а меня — в толстовке и босиком!»

[PMR]

Убедившись, что в «Летописи» поэма Маяковского не пойдет, Горький и Тихонов, чтоб поддержать поэта, предложили выпустить сборник его стихов в издатель- пне «Парус». Это издательство было новым, возникло Чуть позднее «Летописи» при участии Горького, Тихонова и Ладыжникова.
Как вспоминал Тихонов, стихотворения для первой книжки Маяковского они отбирали сообща, при участии Горького. Алексей Максимович давал советы, высказы- Рил молодому поэту свои замечания.

Когда стихи были подобраны, задумались над заглавием сборника. Маяковский предложил назвать книжку «Тринадцатый апостол». Потом придумал другое — «Пять распитий».
«Вы не понимаете, — горячился он.— Гут дело не в Христе, а в арифметике. Просто, как таблица умножения: пять раз пять». Но его заверили, что такого заглавия никто не поймет. И он ушел огорченный.
А через несколько дней Маяковский темпераментно уговаривал назвать сборник — «Фуфайка». Наконец, остановились на другом, не менее странном. В трагедии «Владимир Маяковский» есть такие строки:

Придите все ко мне,
кто рвал молчание, кто выл
оттого, что петли полдней туги,—
я вам открою
словами
простыми, как мычанье,
наши новые души,
гудящие,
как фонарные дуги.

Одну из этих строк и взяли для заглавия сборника — «Простое как мычание».

[PMR]

Маяковский и на этом не успокоился. Он требовал, чтоб стихи были напечатаны без заглавных букв и. без единого знака препинания! Но цензор, перепугавшись, приказал запятые и точки в тексте расставить, а заглавные буквы милостиво уступил поэту.
Сборник Маяковского состоял из шести частей. В него вошло до 40 стихотворений, трагедия «Владимир Маяковский» и поэма «Облако в штанах». Поэма эта была незадолго до того выпущена отдельным изданием. Маяковскому хотелось озаглавить ее «Тринадцатый апостол». Но в цензуре ужаснулись такому кошунству:
«Когда я пришел с этим предложением в цензуру,— вспоминал впоследствии поэт, — то меня спросили: «Что вы, на каторгу захотели?» Я сказал, что ни в коем случае, что это никак меня не устраивает. Тогда мне вычеркнули шесть страниц, в том числе и заглавие...»

[PMR]

С цензурными изъятиями, правда, уже с меньшими, появилась эта поэма и в сборнике «Простое как мычание», изданном горьковским «Парусом». Особенно пострадали те стихи, где Владимир Маяковский бросает вызов богу:

Я думал—ты всесильный божище,
а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь,
из-за голенища
достаю сапожный ножик.
Крыластые прохвосты!
Жмитесь в раю!
Ерошьте перышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою
отсюда до Аляски!

Из этих стихов цензура разрешила опубликовать в сборнике лишь несколько не срязанных между собою слов.

Но даже в оскопленном виде поэма и стихотворения произвели на читателей неотразимое впечатление. Одни зачитывались стихами поэта, другие — метали громы и молнии на голову бунтаря. Горький же приблизил Маяковского к издательству «Парус», выпустив вслед за сборником «Простое как мычание» другую его книжку — поэму «Война и мир».

Первые книжки Маяковского были изданы небольшими тиражами: «Простое как мычание» — в 2000, «Война и мир» — в 3000 экземпляров. Потому ранние издания Владимира Маяковского являются редкими и ценными — как образцы предреволюционных изданий прогрессивной русской литературы.

[PMR]

С АВТОГРАФОМ АЛЕКСЕЯ ТОЛСТОГО

В юности я признавал только два вида книг: тонкие брошюры о сыщиках — Нате Пинкертоне, Нике Картере, Путилине да «исторические» романы. Правда, большой разницы между этими двумя видами не было, ибо книжки, попадавшие мне в руки, в ужасающем количестве плодили бульварные писатели и выбрасывали на рынок полуграмотные издатели.
Роман Алексея Толстого «Петр Первый» были для меня громом среди ясного неба. Залихватского удальства бояр и царя в нем не было, не было и испепеляющих страстей, дурманящих приключений. А язык? Что за язык! Я читал, перечитывал и наслаждался. Потом несколько недель ходил под впечатлением образа Алексашки Меньшикова, Екатерины, Петра. От книжонок о сыщиках и другой дребедени отворачивался. Зато все, что мог найти из книг Толстого, читал запоем.
Помню, в руки мне попал журнал «Новый мир» за 1935 год, и я прочитал пьесу «Петр Первый». В этом же году в каком-то сборнике писатель рассказывал, как ездил в Германию и Голландию, где собирал материалы для романа. В журналах «Молодая гвардия», «Смена» публиковался сценарий и материалы к нему. Потом Толстой стал перерабатывать свой сценарий...

[PMR]

Все это оседало в моей голове целиком и по частям. Может, и к лучшему? В конце концов хаос мыслей, фактов, эпизодов перешел в стройную цепь крепких знаний.
Спустя некоторое время я познакомился с писателем. Было так.
В 1538 году Ярославский театр им. Ф. Г. Волкова ставил пьесу «Петр Первый». Я, шестнадцатилетний парнишка, студиец, получил небольшую роль старика-иеромонаха. Сшили мне клобук с черепом и костями, одели в черный балахон, приклеили бороду, усы. Гримировали не только лицо, но и руки (чтоб пальцы были высохшие, как у скелета!) и зубы закрашивали (чтоб рот был провалом).
На премьеру приехал из Москвы сам автор. В один из антрактов, проходя за кулисами, Толстой столкнулся со мной в узком проходе. Я отступил в сторону. Но писатель сам посторонился, давая дорогу «древнему монаху». Он, как видно, и не догадывался, что под клобуком и балахоном скрывается мальчишка. Покосился и... как-то боком, стеснительно прошел было мимо. Остановился вдруг. Повернул голову. Я же стоял, не двигаясь, словно окаменев. Он поднял удивленно брови, хотел что-то сказать, но раздумал и прошел дальше.

[PMR]

На следующий день Алексей Николаевич должен был встретиться с артистами. Надо ли говорить, что уже с утра я был возле театра. Подошли актеры. А вот на площадь направляется к театру и сам Толстой с секретарем обкома Николаем Семеновичем Патоличевым.
После беседы большая группа двинулась по бульвару к Волге. Алексей Николаевич осмотрел по пути две старые церкви, монастырь. Зашел в краеведческий музей. Помню, как в одном из залов обратился к нам:
— Я побывал недавно в Переяславле. Там тоже очень хороший музей и монастырь. Особенно впечатляющий ботик Петра.
Я удивился: незадолго до этого сам был в переяславском музее, а ботика не заметил.
Алексей Николаевич, уловив в моих глазах недоумение, разъяснил:
— Петровский ботик не в самом монастыре, а в большой усадьбе, которую тоже «Ботиком» именуют.
И, взяв меня под локоть, сказал, убеждая: — Будете В Переяславле, обязательно посмотрите на петровский корабль. Другого такого нигде не увидите.

[PMR]

Летом театр выехал на гастроли в Москву. «Петр Первый» шел с особенным успехом. И не раз зрители прерывали спектакль аплодисментами, не давая артистам продолжать. игру. А знаменитый монолог Петра «Суров был с нами, дети мои. Но не для себя я был суров, а дорога мне была Россия» Сергей Ромоданов повторял трижды.
Толстой часто приходил на эти московские спектакли. В антрактах заходил к актерам, беседовал с народными артистами Ромодановым, Чудиновой, прекрасно исполнявшей роль Екатерины, с «боярами».
Прошел год. Как-то фотограф театра заснял меня в роли иеромонаха. Один снимок я передал артисту Валериану Евгеньевичу Соколову. Он собирался в Москву и хотел навестить Толстого. Какие чувства двигали мною, когда я передавал свою фотографию писателю? Пожалуй, не тщеславие и не желание получить на память книгу или фотоснимок с личной подписью. Я тогда был еще очень молод и не придавал никакого значения ни реликвиям, ни подобным документам...
Через два-три дня Валериан Евгеньевич возвратился. Встретив меня в коридоре театра, протянул небольшой сверток:
— Вот подарок вам из Москвы.
Я развернул бумагу. В ней книга — роман «Петр Первый». На титульном листе пониже заглавия — надпись:
«Боре Челышеву — самому юному «монаху» с теплым чувством автор А. Толстой».
Я был на седьмом небе! Не помню, как сыграл свою роль в спектакле «Павел Греков», как спешил домой, спрятав под пальто драгоценный подарок. В эту ночь совсем не спал от возбуждения: перечитывал понравившиеся главы романа и в который раз открывал обложку, всматриваясь в слова автографа Алексея Николаевича Толстого!

[PMR]

ГЕРОИ ЧЕТЫРЕХ КНИГ

На страницах повестей и романов не всегда действуют вымышленные лица. Иногда автор «населяет» свое произведение и реально существующими людьми, под их собственными фамилиями. Чаще всего, это известные писатели, ученые, артисты, политические деятели, оставившие след в истории.
Случается, что такой реальный человек продолжает жить одновременно со своим «двойником» — персонажем повести или романа. И когда мы встречаемся с ним, ю узнаем много нового, интересного, того, что раздвигает в твоем сознании рамки литературного произведения и художественного образа.
О встрече с живыми героями четырех книг я и хочу рассказать.

[PMR]

Казак станицы Каменской

Бывая часто в хуторах и станицах, я встречаюсь с самыми различными людьми. Нередко слышу о том, что Шолохов будто бы «списал» своего Щукаря, Давыдова или Григория Мелехова с их земляков. Тут же в подтверждение сообщается фамилия, рассказывается биография, почти совпадающая с судьбой героя романа.
Когда товарищ сказал мне, что в городе Каменске Ростовской области проживает один из героев романа «Тихий Дон», я не выказал особого удивления.
— Кто такой?— спросил я довольно равнодушно, думая, что речь пойдет об «одном из многих».
— Кудинов, Семен Иванович.
Фамилия знакома. Вспомнились страницы из второй книги «Тихого Дона»...

[PMR]

...В начале января 1517 года в центр революционных событий на Дону, в станицу Каменскую, приехали с хутора Татарского казаки Христоня и Иван Алексеевич. Послали их хуторяне узнать о войне, о земле, о том, кто такие большевики. Для начала отправились они разыскивать своего земляка Григория Мелехова. Тот не вернулся с иоГшы в родной хутор, а перешел на сторону большевиков и остался в станице Каменской.
Не застав Григория дома, казаки отправились к зданию почты. Большая комната едва вмещала делегатов. Народ толпился на лестнице, в коридорах. Все было новым, необычным для Ивана Алексеевича и Христони на этом съезде: и казаки-делегаты, и президиум за столом, и ораторы. Впечатлительный Христоня реагировал на речи громкими выкриками и все время расспрашивал о тех, кто сидел в президиуме:
«_. Кто это? — вытягивая граблястую руку, допытывался у Григория Христоня.
— Щаденко. Командир у большевиков.
— А это?
— Мандельштам.
— Откель?
— С Москвы.
А эти кто такие? — указывал Христоня на группу делегатов воронежского съезда.
— Помолчи хучь трошки, Христан.
— Господи божа, да ить, стал быть, любопытствен- но!.. Ты мне скажи, вон энтот, что рядом с Подтелковым сидит, длинный такой, он кто?
— Кривошлыков, еланский, с хутора Горбатова. За ними наши — Кудинов, Донецкое...»

[PMR]

После выступлений начались выборы членов ревкома. Вернувшийся уже ночью Иван Алексеевич сообщил Григорию Мелехову о том, что председателем ревкома избрали Подтелкова, секретарем — Кривошлыкова; членами ревкома — Ивана Лагутина, Головачева, Минаева, Кудинова...
И вот, оказывается, жив один из тех, кого описал Шолохов в своем романе — Семен Иванович Кудинов, член революционного комитета. И живет он в той же самой Каменской, которая выросла из станицы в большой город.
Иногда, отправляясь на встречу с интересным человеком, я не продумываю, не записываю вопросов, которые буду задавать. Долгие годы литературной работы убедили меня, что живая беседа лучше располагает к тебе, а блокнот, карандаш могут лишь отпугнуть и порядком сковывают.
Узнав адрес Кудинова, я направляюсь вдоль улицы Мусина. Вот и одноэтажный домик № 66, с крыльцом и небольшой верандой. Невысокого роста, с загорелыми крепкими руками, Семен Иванович Кудинов ничем не отличается от сотен таких же пожилых людей, которые живут на тихих, удаленных от центра улочках.
Мы сидим в затененной комнате, и он рассказывает о. революции на Дону, о митингах в станице Каменской,, о том, как члены окружного комитета РСДРП впервые собрались у него на квартире решать вопросы о войне, о земле, о власти.
— Трудно было вести революционную работу среди казаков. Цепко держались они за свои земельные наделы. Опутали их вековые предрассудки, ненависть к чужакам, к «хохлам». Особенно косились на большевиков. Им казалось, мы решили «искоренить» поголовно, «нее казачество», «уравнять» с фабричными. Потому, скажу, безобразнейшие сцены разыгрывались в казачьих семьях, где дети шли за большевиками, а отцы жили и думали еще по старинке. Расскажу вам один случай.

[PMR]

Есть у нас под Каменском небольшой хутор Чебота- ревка. Так вот приехал туда в семнадцатом году на побывку казак, георгиевский кавалер Никанор Миронов. Отец его (вылитый Пангелей Прокофьевич из шолоховского «Тихого Дона») по этому случаю собрал всю родню. Сидят за столом, беседуют, слушают рассказы фронтовика, самогон рекою льется. Как водится, зашел разговор о большевиках. И вдруг выясняется, что Ни-
киаор — большевик. В комнате — мертвая тишина. И тут отец как затрясется, как заорет:
— Проваливай отселева, большевистское отродье! Заре-ежу!!!
Старик выскочил из хаты, вбежал обратно с огромным колом. Секунда — и сын уже лежит с проломленным черепом. А спустя несколько дней хуторяне читали приказ войскового атамана Каледина:
«За проявление патриотизма, мужества и решимости в борьбе с изменником Дону сыном Никанором Мироновым... Тихона Миронова, урядника, произвести в старшие урядники и представить к награждению Георгиевским крестом...»
Семен Иванович умолк и сидел, словно прислушиваясь к звукам, доносящимся извне. Я тоже молчал, ожидая, о чем еще расскажет он. Не люблю прерывать вопросами, если чувствую, что человек сам расскажет достаточно.
— Да... такая борьба была у нас на Дону — не на жизнь, а на смерть. Но ведь и мы не сдавались: не из такого теста слеплены. Был у нас в то время особенный человек — опытный подпольщик, убежденный большевик Ефим Афанасьевич Щаденко. Для меня, неграмотного бедняка, мальчишки на побегушках у портного, был он духовным отцом. Помню, стал Щаденко понемногу со мной беседовать, а потом разные поручения давал. А там и пришел я прямым путем к партии большевиков.

[PMR]

Семен Иванович задумывается. И по углубленному ^взгляду я чувствую, как он по незримым мне тропкам уходит в воспоминания о той легендарной были, что когда-то развернулась перед его глазами.
— Помните, Шолохов упоминает о Щаденко во второй книге романа. — Кудинов поднимается, подходит к полке и достает том «Тихого Дона». Полистав страницы, протягивает мне книгу, указывая отчеркнутое синим карандашом место. Но тут же, забыв о книге, вспоминает еще не досказанное:
— У меня с Ефимом Афанасьевичем Щаденко такой случай произошел. Еще летом семнадцатого года стало белогвардейское правительство рассылать по станицам своих агитаторов. Начали они уговаривать фронтовых казаков: не верьте, мол, большевикам; Ленин у них — немецкий шпион, которого из Германии в запломбированном вагоне привезли, он Россию немцам продает.
Однажды встретились мы здесь, в Каменской, с такими агитаторами. Собрание происходило на Христо- рождественской площади. Офицеры выступали один за другим. И вдруг просит слово от нас Щаденко.
Как только белогвардейцы услышали его фамилию, сразу же стали играть на чувствах отсталого казачества: «Не давать слова на казачьем собрании «хохлу»! А потом стащили его с трибуны.

[PMR]

Щаденко не растерялся, не ушел с собрания, а послал одного из наших ко мне, чтоб я надел казачью форму и мигом на митинг. Узнав, в чем дело, я натянул шаровары с лампасами и — бегом туда.
В слове мне не отказали — я сам казак-фронтовик. Выступил, рассказал правду о Ленине. После меня попросил слова наш же представитель от солдат Шапошников, а потом мы уговорили казаков послушать и Ща- дрпко. Скажу, оратор ои был прекрасный. Рассказали мы казакам правду о революции, о большевиках, о Владимире Ильиче Ленине...
Вспоминается эпизод из «Тихого Дона». Сидят калики и гадают: кто же такой — Ленин?
«...— Сам он из донских казаков, родом из Сальвкого округа, станицы Великокняжеской, — понял? Служил батарейцем, гутарют. И личность у него подходящая — как у низовских казаков...
— Откуда ты слышал?
— Гутарили промеж собой казаки, довелось слыхать.
— ...Пугач из казаков? А Степан Разин? А Ермак Тимофеевич? То-то и оно! Все, какие беднеющий народ на царей подымали, — все из казаков. А ты вот говоришь — Сибирской губернии... Он ишо не одному царю перекрут сделает...»
— Кстати, — продолжал Кудинов, — я с Владимиром Ильичем лично знаком был. Дело было так.

[PMR]

В восемнадцатом году направили меня товарищи от Донского ревкома в Петроград за оружием и деньгами. Собрали мы в подарок питерским рабочим целый поезд продуктов, в которых они остро нуждались. С этим поездом прибыл я в Петроград без задержки. Но правительство Советской республики только что переехало в Москву. Пришлось и мне отправиться туда же.
Как ни пытался я попасть к Ленину — никак не мог: уж очень он был занят. Но счастье улыбнулось мне. Сижу в кабинете Шмидта. Прикидываем, сколько нам нужно оружия, амуниции, денег. Вдруг вижу: открывается дверь, и, чуть откинув голову, быстро входит невысокий человек. Шмидт тут же представил меня:
— Вот, Владимир Ильич, это товарищ из Каменского ревкома.
Ленин живо повернулся ко мне, подошел, поздоровался, взял меня под руку и провел к круглому столику. Затем, когда сели, стал расспрашивать о настроении казаков, о борьбе с Калединым. Слушал меня и что-то записывал в маленький блокнот. Под конец сказал:
— Передайте своим товарищам, что сейчас решаются судьбы революции и что война идет не на живот, а на смерть. Вашу же просьбу, товарищ Кудинов, в отношении денег и оружия Совнарком рассмотрел и дал указание удовлетворить все ваши нужды.,.
Потом Владимир Ильич тепло пожал мне руку и вышел...

[PMR]

Мы с Семеном Ивановичем выходим на улицу и направляемся к центру города. Он знакомит меня с местами, описанными в «Тихом Доне», с теми улицами и площадью, где когда-то проходили бои, шагали демонстранты с красными флагами.
— Пройдемте, я покажу вам тот дом, в котором заседал наш ревком. Он и в романе «Тихий Дон» описан, там, где Шолохов обо мне и о других ревкомовцах упоминает.
Через некоторое время мы подходим к двухэтажному дому на проспекте имени Карла Маркса. На стене плита белого мрамора с золотыми буквами:
«В этом здании в 1518 году размещался Донской областной военно-революционный комитет во главе с Ф. Г. Подтелковым и Кривошлыковым».
— Раньше тут почтовая контора была, — поясняет Кудинов. — Сейчас Дом работников просвещения. Войдемте, здесь очень хороший музей.
Деревянная лестница. Я медлю и не сразу поднимаюсь вслед за Кудиновым. Волнение охватывает при ниде этих дверей, окон. Воображение переносит в те времена, когда по этим самым ступеням шагали революционные казаки, их руководители Подтелков, Кривошлы- ков, Щаденко. А тут, у окна, герои романа «Тихий Дон» Григорий Мелехов со своими земляками Иваном Алексеевичем и Христоней слушали выступления ораторов.
Медленно поднимаюсь наверх и вслед за Кудиновым захожу в одну из комнат. Вдоль стен установлены витрины с фотографиями, по углам скульптурные портреты участников революционных событий на Дону. Семен Иванович показывает фотоальбомы, подводит к застекленной витрине.
— Вот Я рассказывал о Щаденко. Здесь его личные пещи.
За стеклом аккуратно сложен мундир с погонами генерал-полковника, медали, документы, кожаный портфель с тисненой надписью: «Заместитель Народного Комиссара Обороны СССР Е. А. Щаденко».